Мне больно, Олег!

Я сама пока не понимаю. Самый простой вариант: что я хочу забеременеть и вернуться к маме, чтобы она больше не сердилась на меня. Это единственный вариант, если подумать. Олег не будет играть со мной вечно, однажды он захочет перемен.

Но я стараюсь не признаваться себе в том, что мне хочется подольше остаться рядом с ним, чтобы разгадать: что же такое он находит в этой странной, сладкой, извращенной жестокости. В боли, которая ему так нравится.

Ведь я всегда думала, что люди хотят причинить другим боль, когда ненавидят их. Но чем больнее он мне делает, тем более нежным становится потом…

Может быть, эта нежность не была бы такой острой, не будь перед ней боли.

Но я хочу ее еще.

Будни

Каждый день начинался и заканчивался одинаково… и все же они были разными.

Утром Олег просыпался и сразу трахал меня. Без игрушек и плетей, просто очень жестко, до слез, иногда отвешивая пощечины. Я готовила ему завтрак и он уходил на работу.

Днем я была предоставлена сама себе и после того, как купила несколько платьев, футболок и джинсов, стала уходить гулять, иногда даже сидела в кафе, но все же старалась не попадать в те районы города, где могла встретить маму. Было даже интересно, не разыскивает ли она меня? Но я об этом так и не узнала.

А вечером… Вечером начиналось то самое, ради чего Олег оставил меня себе.

Он каждый день приносил что-нибудь новенькое, словно был Дедом Морозом, а я маленькой девочкой, которая очень хорошо себя вела. Поэтому мне были положены сюрпризы и подарки.

Спокойный вечер, когда он просто завязал мне глаза, уложил на кровать и медленно водил по телу колесиком с острыми шипами. Они не протыкали кожу, но этого и не требовалось. На плечах оно едва щекотало меня, на груди кололо и жалило, а между ног мучительно впивалось, так что я начинала стонать и тяжело дышать, жалея только о том, что не вижу потемневшего взгляда.

Но он срывал повязку, когда входил в меня грубо, как ему нравилось, и я снова видела, как разгорается там темный огонь, как расширяются зрачки, когда он выкручивает мой сосок до боли, до вскрика.

В следующий раз это был ошейник. Один из тех, что он мог бы купить у нас в магазине. Но купил где-то в другом месте. Ошейник шипами внутрь. Олег сразу предупредил, что это не тот ошейник, что надевает Верхний своей нижней, он не для подчинения, не знак принадлежности.

Это знак боли.

И толстая цепь, пристегнутая к нему, будоражит меня зря.

Только она все равно меня будоражила, даже когда он не тянул за нее, поставив меня раком и вдалбливаясь с размаху без подготовки. Я визжала и уползала, потому что была не готова. Он пришел за полночь, когда я уже спала. Защелкнул ошейник, сразу впившийся в мою кожу и, пока я пыталась сообразить спросонья, что происходит, ворвался в меня насухую.

Член таранил меня туго и больно, я сама ранила себя о шипы, вырываясь, а Олег только жестче стискивал мои бедра.

Я стала мокрой слишком быстро, даже сама испугалась того, как вдруг почувствовала текущую по бедрам влагу. Олег кончил, но не остановился. Он только дернул цепь, заставляя меня встать на дыбы, стиснул мою грудь, прижавшись к спине и прорычал на ухо жарко и тяжело дыша:

– Кричи. Я хочу слышать, как ты кричишь.

– Но… соседи… – попыталась возразить я.

– Похуй! – Выдохнул Олег и звонко шлепнул меня по одной груди, а потом по второй.

А потом толкнул обратно на четвереньки и перетянул цепью по спине.

Мой крик слился с его стоном, когда он залил в меня еще одну порцию спермы.

Уже глубоко ночью, сняв ошейник и обнимая, он снова достал то колесико и мучил меня тихонечко, почти нежно, вздрагивая от каждого моего тихого стона всем телом. И эта его дрожь вместе с болью и пальцами, скользящими ласково между ног, наполняли меня густой медовой благодарной сладостью, привязывали к нему накрепко.

В следующий раз он пришел домой с новыми веревками, заявив, что одолжил у друзей. Долго вязал, притягивая ноги к рукам, выворачивая в неудобные позы, в которых начинали ныть мышцы, а под конец подвесил над кроватью, раскоряченную так, что мне одновременно было больно, стыдно и горячо от его взгляда на меня.

Я ждала, что он возьмет плеть или ремень, но вместо этого он встал на колени между моих разведенных ног и долго, мучительно долго пытал меня умелым языком, губами и пальцами, то доводя до края, так что я выгибалась и выкручивалась, сама себе причиняя боль впивающими веревками. То отпуская на свободу, так что открытая, распахнутая влажная промежность чувствовала холодок, когда он дул на нее.

Под конец не выдержал, прицепил по три прищепки с двух сторон, оставляющих меня открытой и, касаясь только кончиком языка, довел до горячего болезненного оргазма, каждая волна которого перекатывалась по стянутым конечностям и не кончалась. Особенно когда он начал распускать веревки и я стонала в голос от разбегающихся волнами острых мурашек.