Милый Ханс, дорогой Пётр

– Тебе, что ли, все равно, что жена моя приехала? – не выдержал Валерий.

– Да нормально. Ну, жена.

– И как же все будет?

– Опять этим дурачком прикроюсь в случае чего.

– У тебя здорово получилось, Ларка не поняла ничего.

– И мне понравилось им прикрываться, – сказала Катя.

Он схватил ее в темноте:

– Я серьезно! Я не дурачок!

– Ну, как будет, так и будет. Ходить ко мне будешь… бегать по ночам, как заяц! – засмеялась Катя. – Или нет? Завяжем с этим делом?

– Так ведь не получится уже завязать, – отозвался Валерий.

– Любовь? – удивилась Катя.

Валерий все стоял, держа ее руку, не отпуская, прижав к губам.

– Ё-моё! – оценила она. – Да!

Погладила его по голове, как маленького, жалея:

– Эх ты… заяц с осколком в спине! Упадешь, смотри, в яму, ноженьки-то опять… раз! И отнимутся…

Он обрадовался:

– А ты… ты тогда медсестричкой опять станешь, опять ходить меня без костылей научишь!

– И ты опять будешь бегать!

– И в яму, в яму! Да, да! – Все тыкался растроганно ей в ладонь лицом.

Катя вздохнула.

– Не завяжешь с тобой, милый! – И, скинув привычно халатик, пошла, белея телом, куда-то в угол, заскрипела кровать. – Ты чего не ложишься, Валера?

– Потому что ты так ложишься… раз-два! Как будто ты за деньги.

– Ты разве мне платишь, скупой?

– А надо?

– А попробуй.

– А чего это я скупой?

– Богатый потому что.

– Да кто тебе сказал? – рассердился Валерий.

– Так к чему тогда вопрос, если бедный?

– Так к чему тогда ответ? Вообще, мы чего-то запутались, нет? – Валерий стоял посреди комнаты, не зная, что делать, задыхаясь в паутине слов.

Катя сжалилась, позвала его:

– Ложись, Валера. Ложись, распутаемся.

Он не заставил себя уговаривать, пошел к ней. Трудный, что и говорить, выдался у него денек, но Валерий справлялся, потому что делал все от чистого сердца. Оно у него, видно, большое было, сердце, полное любви, и любви этой, всякий раз настоящей, хватало на всех с избытком.

Двое его друзей тоже не спали в глухую ночь. В предрассветный уже час, бледнея лицами, сидели возле дома Кикотя, один говорил, рта не закрывал, другой слушал и увещевал по-хозяйски:

– Ну, идем, Андрейка, ладно! На своем месте ляжешь, где обычно… Пошли, спать-то осталось!

– А жить осталось?

– Так теперь, наверно, поживем, отвоевались?

– Ты умный, что ли, Фидель? А он сейчас подойдет и руку опять под пиджак – раз! А там у него дура с глушителем… Как?

– Да кто подойдет, кто? – спрашивал Кикоть, не ища смысла в ночных рассказах гостя, желая только довести разговор до конца.

– Он, этот! Двое их было, один в сторонке остался, а этот сразу ко мне… Меня уже убирать пора было как свидетеля!

– А ты?

– Да ускакал, конечно, верхом я был.

– Что ж ты видел такое, свидетель?

– Не слышал, именно видел! Не слышал, потому что глушитель. Но видел, как они из дома вышли, хорошо видел! Уже дело свое сделали и из калитки мне навстречу… А я на коне, влюбленный!

– А что за дом-то этот, чей?

– А жены моей.

– Так ты разве женат, Андрейка?

– Андрейка разведен.

– Значит, прежней жены дом?

– Нет, уже новой.

– Так не женат ты, ёлки-моталки!

Невозмутимый Кикоть, устав, кашлял сердито в кулак. Непонятные речи, странные… а главное, и конца не видно:

– Не женат, но, считай, женат!

– Это как же так?

Дальше – больше:

– Первую жену я тоже голую сначала увидел, а потом женился. В бане за ней подсматривал, еще мальчишкой был. А эта сама разделась и на коня ко мне прыг, даже не ожидал! Женюсь, женюсь, уже женат!

Кикоть не выдержал:

– Давай сюда!

– Чего?

– Знаешь, чего! Зелье твое давай… Я тоже малость потяну, что ли… А то ведь с ума с тобой сойду, Андрейка!

Вот в чем было все дело… В веселом этом огоньке, что гас и разгорался в руках Подобеда, в табачке, который он, пьянея и пьянея, курил во время беседы.

Огонек перепрыгнул к Кикотю, вспыхнул с новой силой… Подобед даже по такому случаю приумолк, ждал, в лицо друга всматривался с любопытством:

– Ну, ты там как, Фиделито?

– Да кисло чего-то, и всё. Сроду этой гадости в рот не брал.

– Сейчас, потерпи! К ангелам полетишь, меня догонишь!

– Да пока я вроде еще на взлетной полосе, – сказал Кикоть. – Пошли, давай… По койкам, на боковую!

Но не тут-то было… Подобед вскочил с лавки:

– Ты слышал, нет? Шаги!

И побежал через двор, на ходу расстегивая кобуру. Он скрылся в кустах, а потом опять возник в рассветной мгле, возвращался, пряча пистолет.

Кикоть сказал с усмешкой – на него зелье, видно, не действовало:

– Что-то выстрела не слышал! Или он у тебя тоже с глушителем?

Подобед только покачал головой, ему было не до смеха.

– Я этого человека запомнил, но ведь и он меня запомнил хорошо, так? И он все равно придет с дурой под пиджаком… Но лучше я первый к нему приду, так или нет, друг Фиделито?

Он постоял еще, беспокойно озираясь, сел наконец. Где-то в глубине двора уже бешено лаяла, рвалась с цепи собака…

– Ух, чудовище… все не приручишь никак? – спросил Подобед.

– Куда там, не подходи!

– Помнит прежних хозяев, не забывает.

– Да ты ей не понравился! – сказал Кикоть.

Он сидел рядом, кутаясь в клубах коварного дыма, сидел как сидел, но что-то вдруг блеснуло на его лице, и Подобед разглядел слезу, катившуюся по щеке друга.

– Андрейка!