Читаем Милый Ханс, дорогой Пётр полностью

Милый Ханс, дорогой Пётр

Расстаться-то они расстались, но, видно, не уйти им уже было друг от друга, ни на каком лихом коне не ускакать. И всего через неделю-другую опять были вместе, все трое: Кикоть с Валерием стояли в мундирах в казачьей шеренге, и Подобед выскочил им навстречу на городскую площадь в конной сотне, поставил Качканара на дыбы перед друзьями, так что копыта взметнулись чуть не над их головами… Потом поехал по кругу, пустив коня рыском, но снова вернулся, чтобы быть у них перед глазами, и начал джигитовку… Потом, выхватив шашку, вместе с другими конниками из ансамбля рубил кустарник вместо вражеских голов… Еще вниз нырял, пролезал под брюхом Качканара и снова прыгал в седло… Еще… Да много чего еще успел он продемонстрировать публике, а особенно, конечно, тем двоим в шеренге, друзьям своим, ради них ведь и старался. Пусть смотрят, видят: ловок, весел, всё нипочем! А сам на друзей не смотрел, нет. Только иной раз скользил по лицам отчужденным взглядом.

Все же не утерпел, сказал соседу, тоже бравому всаднику: “Казак-то пошел! В седло посади, конь если не сбросит, так со смеху помрет!” Громко сказал, чтобы слышно было в шеренге. Ответ не заставил себя ждать: “Воины, страшное дело! Всю зелень в городе порубают, а что останется, кони сожрут!” Тот же голос еще добавил: “Они, глядишь, и город бы без боя взяли, кабы вместо нас со своими шашками!” Голос, известно, чей был, Фиделя. Это он уже наводил хрупкие мосты дружбы. Валерий молчал неприступно.

Нырнув привычно коню под брюхо, Подобед взглянул украдкой на друзей, да только распалась парадная шеренга, жены с детишками облепили казаков, все смешалось… И Лариса там была рядом с Валерием, и тесть, подковыляв к супругам, щурился довольно на солнышке, и никто уже на всадника с его кульбитами не смотрел. Подобед увидел их всех вверх ногами, пока висел на Качканаре вниз головой.

С площади зашли в ресторан, сидели в тесном, переполненном зале. Все Белошейкины, включая и двух уже черных от загара мальчиков, Кикоть с ними, как всегда, в гордом одиночестве… Оркестр наяривал, официант, один на всех, сновал туда-сюда с подносом. И выпили они, а теперь еще выпили, и все сразу упростилось.

– Зря, ребятки, вы его обижаете, дружка своего! – прямо сказала Лариса.

– Ага, его обидишь! – ухмыльнулся тесть.

– Всё в сторонке его держите, ребятки… Нехорошо!

Подобеда это касалось, его замысловатой сторонки. Ведь тут, конечно, в ресторане он был, сидел в отдалении, демонстрируя независимость, шампанское из фужера пил!

– Позовем, как? – дрогнул Кикоть. – Подвинемся, что ли… места хватит!

– Так зачем? Пусть он на мое сядет, – предложил Валерий.

– А ты тогда куда?

– А я тогда в сторонку.

Все остались на своих местах. Но младший сынок не понял, побежал было звать третьего друга, и Валерий на ходу ухватил его ухо, больно вдруг очень ухватил… Мальчик взревел на весь зал, а отец его с горя еще выпил и сказал уже совсем просто:

– Он нас с Фиделем все равно рано-поздно уделает.

– Как это?

– Так это. Ты как баба чувствовать должна, бояться.

– А что ж в нем такого страшного-то, в Андрейке вашем? Он красавчик!

– Уделает красавчик. И всё. И точка.

Кикоть только махнул на Валерия рукой:

– Ну, хватил!

Подобед вдруг повернулся, посмотрел на них издалека, будто желая возразить… И встал, двинулся в глубь зала. Через мгновение он там уже вприсядку ходил возле оркестра.

Лариса только головой качала. Ничего не упростилось, как ни упрощали, наоборот! Речи непонятные, слова пьяные, тяжелые… А ведь все, казалось, она уже поняла, и в этой жизни всему нашлось объяснение. И мундир не удивил на муже-электросварщике, и следы ранений у него на теле в мягком свете торшера примелькались… Но только разгадала все загадки, а уже опять кружилась голова от новых, которых, видно, было и не счесть… Вот к их столику официант подошел, носатый, с щеточкой усов, поднос притащил с закусками, разложил все ловко, бутылку новую откупорил, по рюмкам разлил… Официант как официант, а на самом деле? Вот кто он?

– Ну, с праздничком, Борода! И ты мое поздравление прими, Валерик!

– А ты прими наше, Нос! Внутрь, внутрь прими!

– Мне мой бог не позволяет.

– Да он как раз зажмурился.

– Уверены?

– Сам только рюмку хлопнул. Твой вместе с нашим.

– За что ж они?

– За что! Да за мир, ёлки-моталки!

Нос выпил, еще постоял у стола. Спросил Кикотя:

– А где ж борода, Борода?

– Мир, мир, Нос! Прощай, борода! И оружие!

– Я твою бороду в прицел видел, клянусь, – сказал Нос.