Милый Ханс, дорогой Пётр

– Ты чего, Фидель?

Кикоть молчал, смотрел в серое небо, будто что-то там увидел, различил, Подобеду еще невидимое.

– Андрейка! – встрепенувшись, снова позвал он, но опять ничего не сказал, только сжал руку Подобеда.

И уже тер слезящийся глаз:

– А едкий табачок, зараза!

И не зря тер, сразу увидел: человек вдоль забора крался! И не химерой, вместе с дымом прилетевшей, это было: шел, шел человек хитрой своей дорогой, мелькал в кустарнике! И всё, ушел, пропал, хрустнув напоследок веткой…

Кикоть, теперь уже и сам встревоженный, двинулся в глубь двора за пришельцем, а друг его, возясь на ходу с кобурой, бежал уже, конечно, впереди.

Когда Кикоть вошел в кусты, он там никого не обнаружил, ни званого своего гостя, ни другого, незваного. И тут в тишине затрещали яростно сучья, донеслись голоса, шум вспыхнувшей борьбы. Спеша на помощь другу, Кикоть перемахнул через штакетник, увидел наконец сцепившихся противников. Они катались в траве, потом Подобед залез на пришельца, оседлал – в присутствии Кикотя сразу сил прибавилось: “Хотел врасплох, гад? А я вот он, тутоньки!” Незнакомец лежал лицом вниз и только мычал. “Теперь мычи, мычи на здоровье! – приговаривал Подобед, его обыскивая. – Дура где?.. Пушка!.. Давай!”

И тут противник, зарычав, его с себя сбросил, рванулся прочь из кустов…

Подобед опять его настиг, опять они повалились, но место уже было открытое, светало, и оба сразу прекратили борьбу…

– Ты?! – спросил Подобед потрясенно.

– Тихо, только тихо! – прошептал Валерий и оглянулся на окна спящего дома, ведь это был его дом.

– Темно в кустах, не видно ни черта, – объяснил Подобед.

– Ладно, бывает!

Валерий все ему сейчас готов был простить, уже простил, другая была забота…

– Тсс! – Он приложил палец к губам.

И пошел на цыпочках к дому, стремясь побыстрей проскочить в заветную дверь, – и ведь уже проскочил, и дверь даже сама перед ним распахнулась, но дальше хода не было: жена Лариса на пороге стояла.

– Вы чего, ребятки? Вон уж птички поют!

– Так мы тоже птички ранние! – сказал Валерий.

Она спустилась с крыльца, не переставая улыбаться:

– Ага, я от вашего пения проснулась!

– Ну, Лара, погулять вышли, что ж такого?

– Синяк вон у тебя под глазом.

– Так мы такие… то деремся, то миримся… Дружба только крепче! – пришел на помощь Валерию Подобед.

– Так вы молодцы, я смотрю! Ну, гуляйте, ребятки, гуляйте! – Лариса еще поулыбалась и пошла обратно в дом.

Валерий тоже было за ней пристроился, но жена вдруг обернулась:

– Ты куда это?

– Как это – я куда? Домой к себе! – удивился Валерий.

– Нет, ты погуляй еще, проветрись, – сказала Лариса, – а то очень от тебя рассолом несет!

И еще добавила, торжествуя победу, со скромной своей улыбкой:

– А я пока письмо кошке Мурке про твое поведение… Минус-то, Валерик, в мини, как ни крути… Ну, вот так и напишем!

Она ушла, прикрыв осторожно за собой дверь, а Валерий сказал Подобеду:

– А ты ж вроде нормальный парень был… Мы ж с тобой чуть не с детства… В футбол, помнишь… пиво?

– Потом пиво, после футбола! – с радостью откликнулся Подобед.

– Да, – сказал Валерий и взял у него из руки пистолет. Повертел в пальцах, отдал. – А теперь вот с пугачом гоняешь.

– Так положено мне в ансамбле, реквизит называется, – объяснил Подобед.

– Здесь не ансамбль, здесь жизнь, – сказал Валерий.

Они остались втроем возле дома, три ранние птички – Кикоть тоже маячил в отдалении, не уходил, опасаясь возможных осложнений. Но Валерий был спокоен, даже улыбался, хотя виновник всех его грядущих бед стоял перед ним, вот он! Подраться они уже подрались, а говорить… Да что говорить, когда уже нет слов? И Валерий на него просто не смотрел, на Подобеда. Не было уже такого, не видел. А тот жаловался:

– Может, что не так, но я… Я ведь как лучше хочу!

Валерий не выдержал, обернулся – он уже шел к дому:

– А получается? Люди живут, люди, можно сказать, только вздохнули, а ты… – Тут ему, правда, обидно стало, голос задрожал… Махнул рукой. – Эх ты!

– А я, значит, людям дышать не даю? – удивился Подобед.

Но это уже ни к кому не относилось, разве что к нему самому: Валерий дома скрылся, Кикоть в кустарнике, шуршал там, невидимый, листьями… И тогда Подобед, улыбнувшись, тихо сказал сам себе:

– А ведь это от меня рассолом!

Настроение исправилось:

– Дышите, люди, без меня!

И он тоже пошел по пустому двору к калитке.

Потом по улочке на Качканаре ехал. Вот Фиделя дом за забором, там тишина мертвая, молчание… А в Валеркином женщина кричит, бьется, звенит уже посуда, и ребенок плачет… Да, как лучше хотел, как лучше… А получилось?