Читаем Милый Ханс, дорогой Пётр полностью

Милый Ханс, дорогой Пётр

– Акция эта вынужденная, деликатная и отчасти запоздалая. Нам надо было в свое время вмешаться, кое-кого изолировать в их же интересах. А вмешались подростки и кое-кого совсем изолировали, простите за каламбур. Есть две жертвы, выявлена группа молодых людей, которая прямо-таки устроила охоту на этих бродяжек. Вы должны понять, что наш рейд в интересах тех же людей, против кого он направлен…

– Гуманизм! – снова раздался голос. То ли опять у Плюмбума поневоле вырвалось, то ли он не утерпел, решил вмешаться…

На этот раз Седой услышал.

– Это что еще за гость у нас?

– А я разве гость? – сказал Плюмбум.

– Чего вы здесь, я не понял?

Лопатов подошел к Седому, пошептал на ухо.

– Какой же я гость, если на вас работаю и в курсе всех дел? – продолжал удивляться Плюмбум.

Но Седой был непреклонен:

– Так я не понял, что вы здесь делаете? Выйдите. Ну-ка, выведите его.

– Да как же “выведите”, когда я знаю ваши секреты! – сказал Плюмбум.

– Это кто ж такой? – спросил Седого мужчина в пиджаке.

Плюмбум сам ответил за Седого:

– Это молодой человек, совсем молодой, который давно крутится у вас под ногами и клянчит, чтобы его приняли в оперотряд. Его единственный недостаток – молодость, но он рассчитывает на исключение, потому что… потому что он ненавидит зло, и у него есть на это причины. Он никогда не подведет вас, оправдает доверие, если надо, отдаст в борьбе жизнь, и это его клятва!..

Монолог был со слезами на глазах, причем, кажется, искренними. Раздались дружные аплодисменты.

Седой, однако, отвечал невозмутимо.

– Вы передайте этому молодому человеку, – сказал он, обращаясь к Плюмбуму, – что нам не нужна его жизнь. Это было б неверно, если бы он отдал жизнь в наше мирное время. И чтобы исключить даже малую вероятность этого, мы пока что не можем ему позволить оправдывать наше доверие. И пусть он не крутится под ногами и больше не клянчит, а займется учебой. И, кстати, пусть скажет там, в школе, что его не очень хорошо воспитали!..

– Да, ребята, с вами не договоришься! – заявил Плюмбум.

Но Седой уже углубился в бумаги. Ему надоело. Не поднимая головы, он сделал знак, и Лопатов, для ускорения событий подхватив Плюмбума, потащил его к выходу.

Но Плюмбум все-таки прокричал напоследок:

– По принципу холодно-горячо… Ищите, где горячо, не ошибетесь. Они возле батарей, сейчас зима. Ищите, короче, батареи!

Единой семейной стайкой мчались они по ледовой дорожке сквозь пеструю толчею катка. Отец, мать, мощные, фигуристые в облегающих трико, слившиеся в движении, – и Плюмбум с ними, неуместный, портящий дело коротышка. Первое время он еще поспевал за родителями, потом стал безнадежно отставать, и в конце концов они улетели, скрылись из виду.

Гремела музыка, перекрывая разноголосицу, в свете прожекторов, толпясь, катился по ледяному кругу город. Мелькали знакомые лица, Плюмбум кого-то окликал, кому-то махал, и кто-то бросил в него снежок, сбив с головы вязаную шапочку.

И здесь, в толчее, высмотрев группу парней с повязками на рукавах, не смог отказать себе в удовольствии прокричать:

– Деятели! Вы в темноту давайте, где шпана! Где ножичком чик-чик! Дружинники-фигуристы! Ловко!

Он переобулся и как раз в темноту и пошел – по безлюдной, освещенной редкими фонарями аллее. Так брел, пока после недолгого затишья не грянула на весь парк новая музыка. Первый же аккорд словно ударил Плюмбума по голове, он опустился на скамейку и так сидел, сжав ладонями виски.

– Ты что, Русик? Что с тобой? – услышал он голос и увидел рядом Соню, которая кричала, тормошила его. – Что, что, Русик? Тебя ударили?

– Да, нокаут, – пробормотал Плюмбум.

– Кто тебя, кто?

– Музыка.

– Не понимаю.

– Вот эта музыка. Проклятая.

Соня не знала, что сказать. Музыка, слава богу, смолкла.

– Так в чем дело? Ты скажешь?

– Эту музыку ненавижу. Не могу слышать.

– Именно эту?

– Да, да!

– Сейчас это самое модное. На каждом шагу. Тра-ти-та-та!