Михаил Тверской: Крыло голубиное

Узбек приходился внуком Менгу-Тимуру — он был сыном Тагрула, брата предбывшего хана Тула-Буги. Как известно, Тохта вместе с Тула-Бугой убил и всех его братьев, но отчего-то не догадался убить и их жен. Впрочем, затяжелевшая женщина некоторое время выглядит как пустая. Вот одна из тех жен, пытаясь сберечь оброненное в нее царственное семя Тагрула, и унесла из Сарая, подалее от Тохты, в укромном тайнике своего чрева будущего ордынского хана.

Расправившись со старым Сараем-Баты, Узбек повелел перенести столицу в новый Сарай, располагавшийся выше по течению реки Ахтубы, также невдалеке от Волги. Отныне он приказал именовать столицу Сарай-Берке, прибавив в название имя первого хана, принявшего магумеданство.

Силой утвердившись на престоле, с присущей ему твердостью молодой Узбек начал требовать и от дальних степняков, и ото всех своих подданных немедленного отказа от прежних заблуждений и поголовного обращения в любезное его сердцу магумеданство.

После сарайского побоища немногие уцелели из прежнего окружения Тохты. Однако, проявляя ли назидательное милосердие, из иных ли дальновидных соображений, но родичей того, кто самому Узбеку оставил жизнь лишь по случайному недогляду, он не казнил. Ни жен Тохты не тронул, ни других его сыновей, ни их жен, ни Тохтоевых племянников и их жен. То было странно, божественно великодушно, царствено и непонятно. Новый хан уже был велик и загадочен, как его вера.

Не казнил Узбек и ближайшего из эмиров Тохты Кутлук-Тимура.

А в Дешт-и-Кипчаке кипели страсти: по степи, загоняя коней, летели гонцы, неся от кочевья к кочевью тревожные вести, то тут, то там близ Сарая появлялись летучие отряды степняков. Одни эмиры требовали созвать курултай, другие али собирать войсковые туманы, чтобы уничтожить ненавистных магумедан и их хана, третьи слали Узбеку письма. «Ты ожидай от нас покорности и повиновения, но какое тебе дело до нашей веры и нашего исповедания? Как мы покинем Джасак Чингисхана и перейдем в веру арабов? Думал ли ты о том?» — спрашивали они.

Одним словом, готовился обратный переворот. Среди заговорщиков был Инсар, второй сын Тохты, могущественный эмир Тунгуз, сын Мунджи, и многие другие татарские князья, не желавшие переходить в мугамеданство. Был среди них и тайный магумеданин Кутлук-Тимур. Кутлук-Тимур и выдал заговорщиков. Но не то удивительно, что он рыдал их, он всегда безошибочно предавал обреченных, как предал он Ногая, да и яд Тохте мог поднести только Кутлук-Тимур, странно, что он, магумеданин, оказался в числе заговорщиков-ламаистов. Кутлук-Тимур с ведома, а то и по указке Узбека сам и затеял тот заговор, чтобы разом выявить и уничтожить ханских врагов в столице, без которых остальная степь, уже не сможет подняться.

Заговорщики позвали Узбека на пир, якобы устроенный в его честь, на котором и намеревались его убить. Казалось, все предусмотрено и готово к убийству. Заранее уведомленный Кутлук-Тимуром, Узбек приглашение заговорщиков принял милостиво. Однако на пир пришел не один, но с войском.

Теперь сердце Узбека не знало пощады. Он казнил всех, кого дальновидно не казнил прежде: и Тохтоевых жен, и других Тохтоевых сыновей и их жен, и Тохтоевых племянников и их жен… Он казнил и многих нойонов и беков, даже тех, кто не был напрямую причастен к заговору, но предлагал собрать курултай, и тех, кто слал ему письма или просто стоял в стороне.

Не почитая Джасака, Узбек из всех правил великого предка всегда и неукоснительно соблюдал одно: достоинство всякого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца.

Степь ужаснулась и покорилась.

На том и умер старый, злобный, но простодушный Дешти-Кипчак.

Гийас ад-дин Мухаммад Узбек был юн и красив той царственной красотой, что отличает красоту властителей от заурядной пригожести мелких злодеев и неумеренных сладострастников.

Узбек был велик. А его юное, миловидное лицо лишь подчеркивало это величие. Никто еще не знал, что спустя немногие годы целые народы в знак любви к государю назовут себя его именем, никто не ведал, что причислен он будет к самым умным и могущественнейшим царям мира, никто не предполагал, до каких небывалых высот вновь возвысит этот отрок Золотую Орду.

Не знал о том и Михаил Ярославич. Но с первого взгляда, когда увидел он в ханском дворце молодого царя, нахлынуло на него отчаяние, чувство необоримой и очевидной безысходности, которой не было ранее, и защемило сердце. Точно сердце вперед ума узнало, кто перед ним.

Румяное, в нежном пушке, тонкогубое, не желтое, а скорее смуглое лицо хана будто светилось изнутри непреходящим изумлением, словно все, что окружало его, было внове ему. Когда он слушал доклады визирей, рот его даже приоткрывался как-то совсем по-детски, а брови, сросшиеся на переносье, сами по себе ползли вверх.

«Вот как? Любопытно… так-так-так», — без слов говорило его лицо.

Когда он бывал милостив, улыбка Узбека лучилась добротой и приязнью.