Михаил Тверской: Крыло голубиное

— Я не прошу у тебя войска, великий хан.

Выслушав ответ толмача, хан не перестал улыбаться.

Между прочим, Узбек знал, что тверской князь понимает и говорит на куманском наречии, но обращался к нему через гласника. Так ему было удобнее.

— Разве князь отказывается от дружеской помощи милостивого Узбека? — Узбек все так же лучезарно улыбался, покуда улыбкой давая понять, что от дружеской ханской помощи не отказываются.

— Я просил у хана суда с Юрием, а не войска на Новгород, — ответил Михаил Ярославич.

Хан не перестал улыбаться, но теперь улыбка его неуловимо изменилась, стала холодна и хрупка, как стекло.

— Будет суд, — пообещал Узбек. — Я послал за тем Юрием. Сначала надобно выслушать и его. Так берешь мое войско, князь?

Хан больше не улыбался.

— Великий хан, мне новгородцы обиду сделали, я их и наказать должен.

Хлопнув в ладони, что означало решение дела, Узбек внезапно весело рассмеялся:

— Верю тебе, князь! Я посылаю войско на тех неверных новгородцев. Ты его поведешь…

За Покровом татарское войско во главе с воеводой Тойтемером, ведомое великим князем тверским, вступило в Русь.

Вот уж истинно — злее зла честь татарская…

6

Десятого февраля одна тысяча триста шестнадцатого года подле Торжка, на Тверце, сошлись для битвы войска Михаила Ярославича, в которых собраны были суздальская, владимирская, тверская и татарская рати, и новгородцы. Новгородцами предводительствовали Федор Ржевский и князь Афанасий! Данилович. Юрий еще летом отбыл в Сарай, трепеща Узбекова вызова. Разминулись они с Михаилом Ярославичем лишь потому, что Юрий предусмотрительно избрал не обычный, кратчайший путь в Орду по Оке и Волге, а вертлявый и дальний — по Каме. Когда дело касалось жизни, московский князь был расчетлив.

День поднимался мглистый. Долго не могло развиднеться, а когда развиднелось, въяве увидели новгородцы тьму Михайлова войска и содрогнулись, так было оно велико.

— Братья! Умрем за Святую Софию! — выкрикнул Афанасий.

— Умрем! — глухо пророкотало в ответ.

Теперь и без клятв новгородцы понимали, что обречены умереть, пощады им ныне от Михаила не будет.

Что ж, коли суждено умирать, так хоть исподнего не запачкать.

Переговоров не вели. Не о чем было переговариваться.

Уговорено было, что Тойтемер первым наскоком ударит по новгородцам конными лучниками, а как откатят их волны, вперед пойдут тверичи, за ними и остальные. Отчего-то Михаил Ярославич все не давал знака к бою. Татары злились, понужая и сдерживая коней. А Михаил заране чувствовал какую-то неуместную сердечную маету и медлил. Коли бы не было с ним татар, как бы было ему ныне легко, думал, досадуя, он. Легко ли?

Наконец на высоком древке взвился условленный багряный княжеский стяг.

Завизжали татары, как санные полозья на повороте, поднялось над заснеженной поймой белое облако, тронулись конные ряды лучников один за одним, догоняя друг друга у невидимой черты, где скидывали они с тетивы стрелы. Новгородцы ждали того — подняли над головами щиты. Немногие татарские стрелы пробили брешь и достигли цели. Крик татар еще не исчез безвозвратно в воздухе, еще не осела снежная пыль из-под копыт их коней, как пошли на новгородцев, обнажив короткие мечи и сулицы, сподручные для пешего боя, тверские полки. Твердо, плечо к плечу, двинулись им навстречу и новгородские «плотники».

Шли молча. Ни те, ни другие не поминали ни Бога, ни князей, ни родителей — так велика была ненависть, ни злое слово, ни крик ничего не могли к ней прибавить. Оттого, что молчали, те двести саженей, разделявшие ратников, казались непреодолимым вечным путем, но первым никто не хотел нарушить молчание. Так и молчали до железного звона, а там уж не разобрать было, кто кого клянет, кто кого зовет, кто кого поминает… В один бесовской, ненавидящий, злобный вой слился единый русский язык, в котором не осталось места для слов.

— А-а-а-а-а-а-а-ля!.. — кричали одни.

— А-а-а-а-а-а-а-ля!.. — кричали другие.

Никогда досель не было в жизни князя столь страшной, кровавой и дикой сечи, как та, что случилась под торжскими стенами.

Зная вину и не видя в ином спасения, новгородцы бились отчаянно, предпочитая умереть с честью, но не сдаться великому князю, от которого все равно они не ждали пощады. Раненые новгородцы об одном молили и своих и чужих:

— Христа ради нашего Господа, убей, человече!..

Иных и убивали из жалости, по ходу пронзая железом.

Мертвых не обирали — новгородцам было то ни к чему, а тверичи дрались не за добычу, но вымещая обиду.

Как ни противились новгородцы, однако силы их в сравнении с силами Михаила были ничтожно малы. На смену уставшим рубить тверичам вставали владимирцы. Отдышавшись, отхаркавшись да отерев с лиц пот и чужую кровь, чтобы не застилала глаза, с новым остервенением кидались тверичи в рубку.

Михаил Ярославич также сошел с коня, чтобы быть рядом со своими тверичами. До десятка новгородцев один положил. Средь них мальчонку безусого. Сначала ударил, а потом уж увидел, кого бьет, но поздно было. Голова его скособочилась, осела на плечо, а белая кожа на тонкой шее сине вздулась на месте удара, покуда не хлынула кровью…