Михаил Тверской: Крыло голубиное

Юрий, однако, сам не приехал, но послал вместо себя своего родича князя Федора Ржевского. Новгородцы так и опешили: досадно было им принимать у себя безвестного, малоудельного князька, хоть и родича Юрьева, но деваться уж было некуда — не виниться же опять перед Тверью. Тем более тот Федор прыток оказался сверх чина: взял да и похватал нечаянно встретившихся ему по дороге изгнанных из Новгорода тверских наместников. Похватал — ладно, волок бы их тогда обратно в Новгород для суда. А он от бездумья ли, нарочно ли, чтобы уж отступного пути у Новгорода не было, взял да и умертвил их на той дороге всех до единого. Пошто, спрашивается? При всей нелюбви новгородцы-то их от себя живыми выпустили. Многие тогда подивились в Новгороде такому ненужному зверству, да даже и пожалели тверичей, с которыми худо-бедно, а не один год вместе хлеб делили. Однако возмущались тем убийством да жалели тверичей уж не на вече, потому как никто не сзывал, а так лишь, промеж собой…

Федор же и бояре звали идти на Тверь, показать свою преданность Юрию. Чтобы озлобить, хитрость нужна, а чтобы озлобиться, много ума не надо. Так ли, иначе ли, но в ту же осень двинулись новгородцы на Тверь.

И все же, чуя, что накричали лиха и творят беззаконие, новгородцы — хоть и ведали, что великий князь в отбытии — в тот раз шли к Твери с душевным унынием. Даже попутный грабеж не радовал, и, вступив в неприятельскую землю, новгородцы вели себя тогда скромно, как ни задорили их на озорство войсковые начальники. Вообще был тогда миг, когда все еще могло бы переломиться. Но заступники Михайловы оказались в меньшинстве, не при власти, а потому робки. И бояре, люто ненавидевшие Михаила за придирчивость, видевшие в его силе лишь посягательства на свои права, во главе с Федором Ржевским, строго соблюдавшим Юрьевы — али Ивановы? — указания, сумели-таки довести новгородское войско до Волги, где на другом берегу, упрежденный заранее, уж ждал их Михаилов сын Дмитрий.

Дмитрий к тому времени не достиг и отцова возраста, когда тот впервые повел рать на Кашин, то есть и пятнадцати ему еще не исполнилось, но уж величали его не иначе как Дмитрий Грозные Очи. Знать, заслужил, и не только тем, что взглядом умел сверкать. При Дмитрии ненавязчивым пестуном и старшим воеводой, разумеется, находился неизменный Помога Андреич, с годами приобретший еще большее дородство и добродушие. Помога Андреич сам недавно воротился из Новгорода, он-то и водил тех новгородцев отбивать у шведов Кексгольм. Теперь он глядел на бывших своих сотоварищей с сожалением, как смотрит кот на недоступную птицу, любя и презирая ее. Дело в том, что противников надежно разделяла река, по первым морозам едва покрытая тонким льдом, который и одного пешего не мог выдержать. Жалел о том Помога Андреич — за неправоту следовало бы наказать переметных новгородцев. А тверская рать, крепко скованная великим князем, даже и без него была страшна и могуча.

— Ну, Помога Андреич!

— Чай, я не мороз. Ждать надо, княжич.

Дмитрий хоть и рвался в бой заступиться за отчину и за отцово достоинство, но был послушен, как и наказывал ему, уезжая, Михаил Ярославич. А совет был один: ждать.

Долго перекрикивались через речку, бранились, обещали ужо пустить друг другу кишки, как лед встанет. Однако далее еще неожиданно потеплело, и новгородцы, видно убоявшись распутицы, снялись в одну ночь. Наутро увидели тверичи голый берег.

Новгородцы возвращались домой, подверженные внезапно напавшей на них, то ли от ожесточения на самих себя, то ли еще по какой причине, отчаянной лихости. Так бывает среди людей. После сомнительного предприятия вдруг нападет, да разом на всех, какое-то бесовское веселье, от которого, впрочем, на душе вовсе не весело, и пущая лютость, как правило совершенно бессмысленная. Как только являлось их взглядам какое-никакое тверское усадище, точно огненным помелом проходились по нему новгородцы. Никого — ни тверского монаха, ни девку — кто бы ни попался им на возвратном пути, не щадили они. Словно рукой на себя махнули новгородцы: «А, семь бед — один ответ…»

И доказывали свою преданность московскому князю многой безвинной кровью.

Хотя понимали, что и без той крови дело уж сделано бесповоротно. Зная великого князя тверского, можно было не сомневаться в том, что обиды он не оставит.

В другой раз побежали гордые бояре новгородские в Москву звать Юрия. На сей раз Юрий был уступчив и милостив. Повязав с собой и меж собой новгородцев тверской кровью, согласился вокняжиться на престоле Святой Софии. И то, с богатым, тщеславным Великим Новгородом ему теперь и тверской великий князь был не страшен. Да еще Москва оставалась за спиной Михаила Ярославича. Отныне, в какую бы сторону ни оборотился он, спина у него всегда останется неприкрытой. Авось с голым задом-то не навоюется… На Москве оставил Юрий Ивана — тот провожал его с Искренней горестью, — с собой взял Афанасия, старшего из трех последних братьев Даниловичей.