Михаил Тверской: Крыло голубиное

Юрий с Афанасием прибыли в Новгород перед заговением. Новгородцы встречали московского князя с невиданной радостью. Они уж не чаяли увидеть его. В душе-то многие из них успели и напугаться, и покаяться в содеянном. Пошто творили? Как бес попутал. И многие же втайне думали, что Юрий к ним не придет — мол, сам поманил, а потом отвернулся. Ан приехал все-таки, долгожданный.

Юрий же был по-московски уступчив да ласков, сулил благоденствие и обещал править новгородцами по всей их воле.

Рухнуло и то малое, чего достиг Михаил Ярославич.

5

Смерть Тохты для всех была внезапна, а для него самого и преждевременна. Он умер, едва ему исполнилось сорок лет, не успев испить до дна чашу величия. Только приладился к ней по-хорошему, ан пора помирать.

Трудно сказать, была ли и его смерть насильственной, однако и этого исключать нельзя. Тем паче при обилии и разнообразии ядов, коими снабжалась столица Ордынского царства. Во всяком случае, Михаил Ярославич, узнав о смерти Тохты, про себя усмехнулся, вспомнив скользкую китайскую чесунчу его нижних рубах.

Тверской предвидел, что в Орде по смерти Тохты, как по смерти всякого ее государя, непременно случится замять. Хорошо оказалось и то, что он не успел отправить в Орду уже собранный ханский выход. Теперь можно было не спешить его отправлять, придержать у себя до тех пор, покуда сами татары не спохватятся да не потребуют.

А еще Михаил надеялся на то, что татары, как это уже случалось прежде, схватятся меж собой из-за власти, да так наконец-то схватятся, что после схватки не вскоре еще и очухаются. И тогда, Бог даст, поймет Русь: и ей пришло время сплотиться против Орды воедино. Сколько же можно терпеть и ждать, ждать и терпеть? Всегда та надежда жила в нем, к тому готовил он Русь и себя. Сильно надеялся великий князь и на то, что лишь только забрезжит для всех, а не для него одного действительная возможность освобождения, тут же, как опадает шелуха с вызревшего в плод семени, опадет злобная и безумная пелена с глаз тех, кто покуда не видит этой возможности избавления от ненавистной татарщины.

Надеялся князь. И надежды его крепли по мере того, как приходили из Орды смутные, неверные слухи. По осени еще Николка Скудин сообщал, что в Орде беспокойно. Вкруг Сарая сбираются пришедшие со всего Дешт-и-Кипчака знатные степняки. По городам же, а особливо в самом Сарае, вдруг в одночасье обнаружилось много приверженцев Алкорана, причем приверженцев тех оказалось много и среди высоких нойонов и прочих начальников, при Тохте ревностно поклонявшихся разноструйным ветрам да Вечно Синему Небу. Кроме того, явился в Сарай откуда-то из Хорезма какой-то Узбек, называющий себя ханом. А за тем Узбеком стоит Хорезмское шахство, сарайские и иные неисчислимые магумедане и их муфтий Имам ад-дин Эльмискари.

Ламы кричат, мол, на улицах против магумедан, но их не слышат. А магумедане покуда молчат. Однако в их молчании, как добавлял Никола, ужаса будет поболее, чем в криках лам и бохшей.

И мимоходящие купцы сведения те подтверждали. Так что по всем сообщениям и слухам, что росли и ширились день ото дня, выходило, что не миновать Орде замяти, и замять та будет великой.

Оттого Михаил Ярославич доволен был и неверным миром с новгородцами. Тогда он приуготовился прощать обиды, потому как и великокняжеские обиды были несоизмеримы с тем, ради чего он жил и чего ждал всю жизнь.

Однако вскоре Великий князь всей Руси — так начали величать Михаила государи иных земель — получил повеление немедля предстать пред новым ордынским царем. Звали того царя Узбек.

Аз-бяк, как называли его русские меж собой…

А в Орде тогда и впрямь не хватило малого, чтобы занялась она повсеместным пожаром.

Согласно Тохтоеву завещанию, заместить его на ханском столе должен был старший сын Ильбасар. Однако, когда Тохта в одночасье скончался, сын находился вдали от Сарая, в устье Дуная, откуда и правил он самым западным улусом Орды.

Узбек же тайно пришел из Хорезма не раньше того и не позднее, а как раз накануне смерти Тохты. А сразу же после смерти правосудного хана с почестями был принят знатными сарайскими магумеданами, которые спешно и прокричали его царем.

Одним словом, Ильбасар вернулся в чужой город. Вернее, в город, для которого он сам стал чужим. И ненадолго пережил отца.

Убийство Ильбасара послужило сигналом к избиению неверных магумеданами. Бохши и ламы уже не лаялись, но смиренно умоляли соплеменников оставить им жизнь. Их снова не слушали: отрубленные головы в остроконечных колпаках нарочно натыкались на колья и выставлялись на улицах и базарах для устрашения. Как всегда в таких случаях, били не одних только ламаистов и приверженцев Ильбасара, но и прочих неверных. Досталось и русским, и иудеям, и латинянам. В несколько дней цветущий Сарай-Баты был опустошен и разграблен. Новый хан наказал ненавистный ему Сарай, из которого когда-то, еще в материнской утробе, его изгнали.