Между степью и небом

Нет, конечно где-нибудь в Туркестане лет тридцать назад никаких сложностей данная ситуация бы не сулила. И в средневековой вятской общине – тоже. А как быть здесь и теперь?

Господи, ну зачем же угораздило эту проклятую девчонку уродиться точнейшей Вешкиной копией?! Как такое вообще могло получиться?! Не брать же в самом-то деле на веру бредовую бредовень про когдатошние жизни, про древнего шмаркатого златокузнеца, про злобных волшебников из хрен знает каких нездешних миров… Чертовщина действительно какая-то творится вокруг; что есть, то есть – щупальца эти, то вкрадчиво, то нахраписто подбирающиеся к твоей памяти; лошади со сгнившими головами… Цацки, пробуждавшие в тебе навыки пращура-головореза… и не только навыки – душу его, куски его бог знает когда миновавшей жизни, его знание о невероятных делах, творившихся с… Нет! Не сметь! Не сметь, мать твою!!! Чертовщина-то чертовщиной (что есть, то есть) но вот по ТОЙ тропке ни шагу вглубь, слышишь?! То всё – просто бред. Рана, ушиб головы, усталость, бессонница и тэ дэ. А начнешь в этот бред вкапываться – спятишь. Окончательно и бесповоротно. И без сомнения.

И вообще, думай лучше о девочке Маше.

Вот лежит сейчас, рожицу свою замурзанную уткнула в траву, всхлипывает… А шейка беззащитная, тоненькая – каждый позвонок видать… И затылок рыжий-рыжий, стриженый, пушистый… Точь-в-точь, как у Вешки. Запустить бы пальцы в рыжую эту пушистость, погладить, утешить… Да? А Вешку после этого кто утешать будет? А тебя самого?

“Что вы такое говорите, мой пылкий кабальеро?! Воспылать одинаково сильным чувством сразу к двум совершенно невозможно!” Слышь, ты, средневековый писака-макаронник, ты, похоже, был очень умным? Тогда давай-ка поменяемся шкурами! Не хочешь? Ну, конечно… Все вы, итальянцы, одинаковые – только и можете, что писать всякую галиматью да на выборах тянуть руку за какого-нибудь Муссолини…

Вот только ещё такого мучения не хватало вдобавок ко всякой заварившейся дьявольщине, к подкрадывающемуся сумасшествию, к кажущейся уже почти несомненной гибели остатков полка… Г-господи, ну за что?! За что?!

Михаил старательно приладил на голове фуражку, выровнял козырёк по бровям, привстал на колени и тщательно расправил складки под поясным ремнём.

На душе у лейтенанта РККА Мечникова как-то вдруг сделалось спокойно и пусто, потому что лейтенант РККА Мечников внезапно нашел выход из всех своих… Нет, не так. Это выход нашел его. Простая нестрашная мысль: да гори оно всё… Неправильная мысль, несвоя, она пришла извне – оттуда же, откуда приползали охочие до невесть чего нагло-вкрадчивые хваткие щупальца. Пришла, отлепила Михаилову руку от фуражечного козырька и мягко стронула её вниз, к поясу. К кобуре. В нагане ещё целых три патрона – ровно в три раза больше, чем нужно. И – да гори оно всё!

Кобурная застёжка охотно сдалась первому же неловкому прикосновению; револьвер будто сам собою услужливо вставил рукоять в ладонь, ободряюще прикоснулся спусковым крючком к указательному пальцу…

Вот так бы и увели лейтенанта Мечникова из жизни, не додумайся та на последок заглянуть ему в лицо синими омутами под заполошным изломом рыжих бровей.

Нет, Вешка наверняка не могла понять, отчего Михаил вдруг закляк в неестественной позе и зачем потянулся к оружию. Белкина просто-напросто вообразила, что он чуть раньше её услыхал выплеснутый лесом рокот моторов.

Рокот действительно именно выплеснулся – разом, вдруг, будто бы мотающиеся на колдобинах мотоциклы не выехали на опушку, а возникли из ничего. Это ветер и шумливый осинник были виноваты: до последнего мига занавешивали своим надоедливым лопотанием приближенье опасности.

Мощный толчок едва не повалил Мечникова на спину – стреноженная недоодетой юбкой девочка Маша на карачках пропрыгала к своей винтовке. А Вешкин карабин был уже у Вешки в руках, и его (карабина то есть) хозяйка красноречиво взглядывала то на Михаила, то куда-то поверх лейтенантского плеча: дескать, давай-ка убираться отсюда подобру-поздорову…

И лейтенант, наконец, опомнился.

– Спокойно! – рявкнул он (если, конечно, можно рявкать глухим надорванным шепотом). – Занять оборону и наблюдать!

А чего, в самом-то деле, дергаться? Гансы прут по дороге, а она от укрытия метрах в сорока, и укрытие выбрано отличное… Это не как вечером в чертополохе чуть ли не под гусеницами остановившихся панцервагенов; отсюда в случае надобности легче лёгкого ушмыгнуть в лес. Только вот особой надобности ушмыгивать покамест и нету. Гораздо умнее проследить, куда наладились гансы, и выяснить, наконец, есть ли смысл соваться в усадебный отдел музея.

Два тяжёлых мотоцикла непристойно вихляли стволами колясочных пулемётов, перепрыгивая с увала на увал глухой полузаросшей грунтовки. При каждом толчке упрятанные в глубокие каски головы мотоциклистов дёргались забавно и одинаково, и так же одинаково взблескивали похожие на карнавальные полумаски защитные очки, отражая совсем уже обеззвездевшую небесную серость.