Между степью и небом

Оборвалось. Разом. Единым духом. Сгинуло предвкушение вызревающего пониманья, выцвела боль… Только страх остался. Усталый, тусклый. Нестрашный. А в довесок к нему – усталая, тусклая и нестрашная мысль: “Да гори оно всё…”

А потом проснулись девушки.

Засыпали-то они наверняка позже товарища лейтенанта, причём, в отличие от него, организованно и со знанием дела: юная Мария Сергевна ухитрилась застегнуть свой ватник на спине плотно притиснувшейся Вешки, а длинной Машиной юбкой они обе обмотали колени – для этого, естественно, командиру партизанской разведки юбку пришлось снять.

Теперь девушки смешно и бесполезно барахтались в своём плотном двухместном коконе – натужно сопя, пыхтя и переругиваясь совершенно одинаковыми сиплыми голосами. Юбка размоталась почти мгновенно, однако благородному делу освобождения этот факт пошел отнюдь не на пользу. В кармане-то Машином чулки уже обнаруживались, а вот на самой партизанке между сапогами и ватником никакие детали туалета не просматривались. И когда обладательница пары грязноватых, но весьма стройных ног заметила, что Михаил не спит, а с возрастающим интересом созерцает изнурительные девичьи трепыхания…

Тихонько заверещав, Маша изо всех сил заколотила каблуками по траве, отчаянно стараясь перевернуться и прикрыться от Мечниковского взгляда Вешкой. Та явно не поняла, что происходит, но на всякий случай упёрлась.

Михаила всё сильней и сильней тревожила эта возня. До сих пор оставалось не выясненным, есть ли поблизости немцы; утро было на редкость тихое, а над болотом звуки должны разноситься далеко… Пока-то Вешка и Маша умудрялись не производить особого шума, но в долговечность девичьей сдержанности лейтенанту верилось плохо. Ещё и сам дал маху спросонок – расчихался… Впрочем, главным “махом” следовало бы посчитать именно сон.

Встряхнувшись, Мечников передвинулся ближе к месту основных событий и, пошикивая на девиц, принялся расстёгивать их двухспальную смирительную рубашку. Верней, не расстёгивать принялся, а принялся пытаться. Когда ватник висел на одной Марии Сергевне, казалось, что туда совершенно свободно могли бы втиснуться ещё две-три такие же тощенькие фигурки. Теперь же обнаружилось, что и одну-то почти такую же тощую ватник вместил еле-еле. Одёжка едва не расседалась по швам и пуговицы категорически отказывались продавливаться сквозь натянутые до невидимости петли. А тут ещё пальцы…

Только взявшись за первую пуговицу лейтенант РККА отдал себе отчёт, до какой степени он задубел. Пальцы упорно не желали чувствовать и подчиняться. Да уж, не зря девицы этак вот ухищрялись, готовясь ко сну праведному… Правда, лучше бы они, вместо чтоб самим засыпать, растормошили некоего Михаила Мечникова. Есть на свете две совершенно невыполнимые вещи: надевать сапоги через голову и навёрстывать потерянное время.

В конце концов, наперекор всем помехам (из которых главною была помощь Маши и Вешки) лейтенант справился и с пальцами, и с пуговицами.

Справляясь, он, видать, ненароком оскорбил излишне отчётливым прикосновеньем какое-то там Машино запретное место. Собственно, правильнее бы сказать не “видать”, а “осязать” – стоило только Марии Сергевне высвободиться из ватниковых пут, как она закатила товарищу лейтенанту оглушительно-трескучую оплеуху.

Товарищ лейтенант на оскорбление действием отреагировал непредсказуемо.

Правда, кулак под нос он всё-таки сунул – только не Маше, а вознамерившейся вцепиться ей в чёлку Вешке. Сунул кулак под нос и прохрипел: “Тихо мне!”

– А чего эта?!. – Кулак подействовал: вознегодовала Вешка задавленным полушепотом.

– Эта… – тихонько передразнил Михаил, – Обе вы… Спасибо хоть, что у “этой” мраморной пепельницы под рукой не…

Он поворотился было к ушмыгнувшей в сторонку Маше, но, оцарапав взгляд об острые голые коленки, тут же отвёл глаза, потупился.

И сказал:

– Дура ты.

– Почему? – Мария Сергевна, лёжа на спине, судорожно путалась сапогами в расстёгнутой юбке.

– Потому, – объяснил Михаил, массируя стремительно наливающуюся багрянцем щеку. – Нужна ты мне, как… Схватить ещё толком не за что, а туда же, размахалась ручонками…

– Ну, не нужна, так и не нужна – топиться не стану, – пробурчала девочка Маша, трудясь. – А то, за что хватают, у меня не меньше, чем у этой тво… вашей то есть… этой… – продолжение утонуло в интенсивном сопении.

Мечников подобрал с травы свою сшибленную Марией Сергевной фуражку. Отряхнул. Надел. Затем снял и немилосердно поскреб в затылке.

Вот, значит, как. Сперва, значит, изо всех силёнок по роже, миг спустя “топиться не стану” – и вот-вот разревёмся. Ладно, вопрос о нюансах женской логики отложим до лучших времён. Но вот общее-то положение на сердечном фронте как теперь расхлебать? Ох и хреново же норовит сложиться упомянутое положение! Просто катастрофически. Слава богу, хоть оба рыжие чуда пока не могут оценить всю глубину этой катастрофической хреновости. И уж меньше кого бы то ни было способна на такую оценку вознамерившаяся удариться в рёв дурёшка – она-то воображает, будто это именно ей сейчас хуже всего. Дурёшка и есть…