Метро

Жилой блок оказался и вовсе каким-то зазеркальем: пол был застелен уютными половичками, раскатавшимися на всю бесконечность коридора; на стенах висели репродукции всякого торжественного старья и календари с кошками и цветами. На пути объявлялись то женщины в передниках, то мужчины в подтяжках на голое тело, сквозняк клочьями нес из чьей-то кухни пары грибного рагу, и вдруг, вырулив из какого-то заворота, понесся по бульвару, жмурясь и хохоча, карапуз на трехколесном велосипеде.

— Оказывается, есть и на Марсе жизнь, — произнес Артем.

— Видите? А нас демонизируют, — через плечо улыбнулся ему унтер.

Упирался переход на Шиллеровскую в кирпичный тупик; Дитмар объяснил, что станция на реконструкции, так что сходить туда нынче вообще не получится. Побродили еще там, где можно. Каждую тягучую секунду отсчитывая, побродили. И ни на одну из этих секунд унтер не отстал от них, не оставил наедине. Гадать приходилось молча.

А к сказанному времени постучались в гости.

На пороге встретила темноволосая и кареокая молодая женщина с огромным круглым животом.

— Наринэ, — представилась она.

Дитмар выхватил из рукава неизвестно уж когда и купленную шампанскую бутыль, перезалитую какой-то загадкой, и галантно вручил хозяйке.

— Жаль, вы не сможете попробовать! — он подмигнул ей. — Готов спорить, там мальчик! У моей мамы был способ узнать: если живот круглый, значит, мальчик будет. А если девочка — на грушу похож.

— Хорошо бы, если мальчик, — бледно улыбнулась она. — Кормилец.

— Защитник! — засмеялся Дитмар.

— Вы проходите. Илья придет сейчас. Вот руки помыть… уборная.

И у них действительно была своя собственная крохотная уборная. Отдельная, как в брошенных домах наверху. Человеческий унитаз вместо дыры в полу, и фаянсовая раковина на ножке, и шпингалет на деревянной двери; на одной из стен даже висел толстый ковер.

— Красота! — сказал Дитмар.

— Очень холодом оттуда… — пояснила тихо хозяйка, подавая ему вафельное полотенце. — Утепляемся, как можем.

Гомерову курицу решено было запереть в туалете; ей даже крошек насыпали.

Пришел со службы и хозяин, жадно и любопытно позыркивая на Гомера. Пригласил в милую комнатку, рассадил на раскладном диване, потирая руки, разлил всем по чистеньким стопочкам свой чай с секретиком.

— Ну, как вам у нас тут? В Рейхе?

— Удивительно, — признался Гомер.

— А люди в большом метро нами все детей пугают, а? — смешно сморщившись, Илья Степанович опрокинул стопку. — У нас такие изменения! После новогодней речи фюрера в особенности! — он обернулся на карандашный портрет — точь-в-точь такой, как в школьном классе. — Ничего. Пускай приезжают, сами глядят. Такой системы соцзащиты для граждан, как в Рейхе, даже в Ганзе нет! И, кстати, сейчас программа по приему иммигрантов разворачивается! Вот Шиллеровскую реконструируют…

— Это в Железный легион?

— И туда тоже. Кстати, не представляете себе, сколько добровольцев едет со всего метро! Многие с семьями. У нас в классе только в этом месяце двое новеньких. Я должен признаться: отказ от национализма — совершенно гениальная идея! А какая смелость! Вы представляете, какая смелость нужна, чтобы признать — публично, на партийном съезде, что политический курс всех последних лет, да что там, столетия — ошибочен? Какое мужество! Прямо в лицо всем делегатам такое заявить! Думаете, Партия состоит из безвольных марионеток? Нет! Позвольте вас уверить, там есть оппозиция, и вполне серьезная! Некоторые состоят в Партии дольше самого фюрера! И вот так бросить вызов этим бонзам? Вы как знаете, а я хотел бы за него выпить.

— За фюрера! — Дитмар живо поднялся.

Даже Наринэ пригубила.

Не выпить было неловко. И Артем с Гомером выпили.

— Что греха таить? И мы с Наринэ… Фюрер и нам дал шанс, — Илья Степанович нежно дотронулся до руки супруги. — Разрешив смешанные браки. И не просто шанс. Квартира эта… Наринэ раньше жила на Павелецкой-радиальной. Земля и небо! Просто земля и небо!

— Бывал там, — неловко отвечая на его пылкий взгляд, пробубнил Артем. — Там гермозатвор сломан, да? С поверхности лезла дрянь всякая, помню. И… Больных много было… Из-за радиации.

— Никогда. Не было. У нас. Никаких. Больных, — жестко и неожиданно зло выговорила маленькая Наринэ. — Это вы глупость сказали.

Артем опешил. Заткнулся.

— Так что история меняется прямо на глазах! — звонко от радости высказал Илья Степанович, успокоительно поглаживая руку жене. — И вы чертовски правы, что решили именно сейчас писать! Я и сам, знаете… Ну, я ведь преподаю своим ученикам историю Рейха. От гитлеровской Германии и до наших дней. И самому мыслишка покоя не дает: а не взяться ли за учебник? Не написать ли про все наше метро? И вот — конкуренция! — он засмеялся. — Выпьем, коллега? За всех тех дураков, которые спрашивают, зачем нужно писать исторические учебники! За всех тех дураков, которые над нами издеваются! И чьи дети узнают о том, как все было, по нашим книгам!

Гомер моргнул, но выпить согласился.