Метро

— Полную реконструкцию прошла!

Сгинули клетки. Ни факельной копоти на потолке, ни ржавых пятен от вытекшей человеческой жидкости на полу. Все вычищено, вымыто, продезинфицировано и забыто.

И вместо казематов — торговые киоски стоят, аккуратные, покрашенные, с номерками. Праздничный базар. Толпа в нем плещется: счастливая, мирная, ленивая. Семьями прогуливаются. Ребятишки у отцов на шеях сидят, ногами болтают. Выбирают что-то на прилавках. Музычка играет.

Захотелось глаза потереть.

Поискал место, где его вешали… Не смог найти.

— Вы и весь Рейх не узнаете! — сказал унтер. — После того, как генеральная линия партии поменялась… Реформы пошли. Становимся современным государством. Без эксцессов.

Черной формы в толпе — капля, глаз не режет. Пропали рукомазные плакаты на тему превосходства белой расы, исчезли растяжки «Метро — для русских!». А из прежних лозунгов остался всего один: «В здоровом теле — здоровый дух!». И точно: лиц вокруг полно всяких, а не сплошь курносых и молочно-веснушчатых. А главное — люди все подтянуты и ухожены; как и на Чеховской-Вагнеровской, куда они попали вначале. Не слышно надрывного кашля, непременного на ВДНХ, нет зобастых облученных, и детвора вся как на подбор: две руки — две ноги, щеки — будто помидорки с Севастопольской.

Вспомнился Кирюха, который ждет экспедиции на Север.

— Прям твои Полярные Зори, — обернулся Артем к Гомеру.

Тот шаркал сзади и крутил бородой, впитывал: для книжки для своей, не иначе. Курица болталась у него под мышкой, тетрадь торчала, скрученная, из заднего кармана. Все остальное, включая и Артемово снаряжение, унтер пока возвращать отказался.

— Вот там, за углом, в служебных помещениях у нас больница. Бесплатная, разумеется. И диспансеризацию населения проводят два раза в год. Детей — каждый квартал! Пойдете смотреть?

— Нет, спасибо, — сказал Артем. — Только что от врача.

— Понимаю! Ладно, давайте тогда знаете, что… А вот что!

Вдоль путей растопырились погрузочные краны, дрезины скопились. Пошли ими восхищаться.

— Дарвиновская теперь — главный наш торговый шлюз! — с гордостью объяснил Дитмар. — Особенно большой товарооборот с Ганзой, и все время растет. Я считаю, что в эти трудные, тревожные времена все цивилизованные силы метро должны сплотиться!

Артем кивнул.

Чего же Дитмар от него хочет? Зачем избавил от забривания и строевой подготовки, на которую погнали остальных добровольцев? Почему уступил, когда Артем затребовал себе Гомера? С чего такая честь рядовому добровольцу — экскурсией его по станциям водить: сначала по Чеховской, а теперь еще и тут?

В эти трудные. Тревожные.

— Там вон туннель к Театральной.

Бросить все и рвануть туда бегом.

— Самый неспокойный участок границы. Укрепляемся. Готовимся. Так, чтобы мышь не прошмыгнула. Так что, простите, туда сейчас не пойдем.

А как же? Как же на Театральную теперь? Ряба заквохтала, захлопала крыльями: видно, Гомер сжал ее слишком, чуть не задушил. Но никуда не делась: старик держал крепко. Артем себя чувствовал, как курица. Как же теперь?

— А в этом вот конце, посмотрите-ка: производство жировых свечей, одно из немногих в метро, как ни странно, а там вон ткацкая артель у нас сидит, ударницы! Носки просто волшебные, все, кто с ревматизмом, платят за такие любую цену! Так… Что бы еще? А давайте в переход спустимся! Там у нас жилой сектор.

В переход на Пушкинскую-Шиллеровскую вели два эскалатора, нырявшие прямо в гранитный пол зала. Скатились по ребристым черным ступеням и оказались на настоящем бульваре: переход застроили домиками-кабинками с обеих сторон, светильники-факелы бронзовые между ними ласкали мрамор. В одном из пряничных домиков даже школа была, и дети умытые, живые-здоровые на переменку выплеснули изнутри Артему навстречу, прямо в грудь ему, вместе с дребезжащим звонком.

— Зайдем?

Подняли задумавшегося над журналом учителя Илью Степановича, тот показал класс: портрет фюрера карандашом — моложавый строгий человек с щетиной, карта Рейха, карикатуры на красных, призывы делать зарядку.

— Артем — наш единомышленник, добровольцем вступает в Железный легион! — отрекомендовал его Дитмар. — А это…

— Гомер.

— Какое любопытное имя! — щуплый Илья Степанович снял очки, потер переносицу. — Вы русский?

— Иль-я Сте-панович! — укоризненно протянул Дитмар. — Ну разве это теперь важно?

— Это прозвище, — сказал Гомер. — Дитмар ведь тоже Дмитрий, наверное, а?

— Был когда-то, — ухмыльнулся унтер. — Ну а вы как Гомером стали?

— Люди издеваются. Книги пытался писать. Историю нашего времени.

— Что вы говорите! — Илья Степанович дернул себя за бородку. — А не откажете в любезности, зайдете в гости на чай? Вот уж интересно было бы! Жена вас и обедом угостит, если проголодались.

— Зайдем! Зайдем! — обрадовался Дитмар. — А чай какой крепости?

— Крепкий, как любовь к Родине! — улыбнулся желтыми лошадиными зубами Илья Степанович. — Мы в самом конце перехода, напротив цыганской семьи.

— Социальное жилье! — воздел палец к штукатурному небу Дитмар. — Заботами фюрера!

* * *