– И все усугубляется, и женщина с термосом теперь сильно пьет, сидя в своей квартире, и, пока она пьет, мужчина глядит на нее печально, сидя рядом и работая над дизайном весов; и древесная жаба, когда не прячется в ямке, спасаясь от щелчков ногтем, глядит на мужчину и печально моргает, нижними веками вверх, в этой самой ямке на шее женщины с термосом.
– …
– И вот, катастрофическим образом, уже конец апреля. Кульминация весны, почти. Ты бывала когда-нибудь где-нибудь, где живут древесные жабы, весной, а, Линор?
– Э, нет.
– Они поют. Непроизвольно. Инстинктивно. Они поют и квакают как сумасшедшие. И это, я склоняюсь к мысли, и есть причина, почему древесная жаба печально глядела на мужчину, пока мужчина глядел печально на пьющую женщину с термосом: у древесной жабы тоже своя природа, и она ей тоже верна. Жаба, может, и понимает, что ее пение окажет на женщину с термосом катастрофический эффект, именно сейчас, потому что, хотя в прошлом женщина обычно от всех пряталась, весной, в сезон пения, теперь ее явно раздирает сильное желание привязываться к миру, быть его частью. То есть, может, древесная жаба и знает, что причиняет женщине с термосом вред, может, даже непоправимый, когда квакает как сумасшедшая, но что она может сделать? И пение явно сводит женщину с термосом с ума, абсолютно, наполняет ее фрустрацией и ужасом, и позывы привязаться к миру и спрятаться в тени разрывают ее, и все это душераздирающе, и еще, как теперь уже должно быть понятно, довольно-таки зловеще.
– О господи.
– И однажды, вскоре после того, как жаба запела в квартире, когда воздух, как пишут, становится мягче и слаще, пропитываясь нежными посулами тепла, и всё всюду цветет и пахнет, даже в Нью-Йорке, мужчине на работу звонит отец женщины с термосом, из Йонкерса: кажется, женщина с термосом бросилась под поезд метро и самоубилась тем утром поистине кошмарным образом.
– Божечки.
– И мужчина, конечно, необычайно расстроен, и даже не благодарит отца за звонок, хотя для восточноевропейского отца это что-то наподобие подвига, ведь мужчина все-таки чужак эт цетера, и вот, да, мужчина необычайно расстроен и даже не идет на похороны, настолько он в исступлении, и он сознает теперь – когда уже поздно, – что действительно привязался к женщине с термосом, действительно и взаправду, глубоко и значительно, и рубить установившуюся связь бесконечно больнее, чем отвергать неудавшуюся, и он утопает в горе, а кроме того, случается страшная катастрофа, возвращается его прежняя любовная проблема, острее, чем прежде, мужчина страстно влюбляется в любое живое существо, практически, и теперь, в чем и катастрофа, в мужчин так же, как в женщин, и его считают гомосексуалом и начинают регулярно бить на работе, и потом он теряет работу, когда сообщает начальнику, что в него влюбился, и снова бродит по улицам, и теперь влюбляется еще и в детей, на что общество, разумеется, смотрит косо, и совершает несколько грубых, хотя, само собой, непроизвольных проступков, и его арестовывают, и бросают на ночь в камеру, и ему кошмарно плохо, и он проклинает любовного терапевта за то, что она вообще предложила ему попытаться любить, реализовав эту самую различительную любовь.
– Можно я спрошу кое-что?
– Да.
– Почему женщина с термосом просто не вынула древесную жабу из шеи и не посадила ее, ну, в банку из-под кофе?
–
– …
– И у мужчины все кошмарно плохо, и прежняя любовная проблема его одолевает, сопровождаемая и усиливаемая неутихающим горем из-за разрубленной связи с женщиной с термосом и его желанием никогда больше ни к кому не привязываться, каковое желание само пребывает в тревожно двусмысленных и порождающих кошмарную плохизну отношениях с изначальной любовной проблемой. То есть все просто кошмарно. И кошмар продолжается где-то неделю, и вот одним майским вечером мужчина лежит, полностью раздавленный горем и приблизительно двадцатью пятью влюбленностями и приводами в полицию за день, и он почти сошел с ума, и лежит в совершенно кошмарном состоянии на ковре в своей квартире, и внезапно раздается невозможно тихий стук в дверь.
– О нет.
– Что значит «о нет»?
– …
– Ну, он открывает дверь, а там на полу в коридоре сразу за дверью сидит крошечная изящная бледно-зеленая жаба женщины с термосом и моргает нижними веками снизу вверх, и левая задняя лапка жабы расплющена и волочится и явно повреждена, вне всякого сомнения, заключаем мы, во время инцидента в метро, который, однако, жаба, судя по всему, все-таки пережила.
– Ого.