Читаем Метла системы полностью

– …То есть, и я повторю то, что слушал годами и, подозреваю, ты сама выслушиваешь снова и снова: значение чего-то – не более и не менее, чем функция чего-то. Эт цетера эт цетера эт цетера. Она проделывала с тобой эту штуку с метелкой? Нет? Что она использует теперь? Нет. Со мной – мне было лет восемь или двенадцать, кто ж вспомнит, – она усадит меня на кухне, возьмет соломенную метлу, яростно метет пол и спрашивает, какая часть метлы первичнее, фундаментальнее, по-моему, прутья или черенок. Прутья или черенок. И я ыкаю и экаю, и она метет все разъяреннее, и я нервничаю, и наконец говорю, что, наверное, прутья, с грехом пополам можно мести и без черенка, просто держась за прутья, а вот черенком подметать нельзя, тут она хватает меня, сдергивает со стула и орет в ухо что-то типа: «Ага, это потому, что ты хочешь мести метлой, да? Это потому, что у тебя метла – для этого, да?» Эт цетера. И что если метла у нас, чтоб разбивать окна, тогда, понятно, фундаментальной сутью метлы будет черенок, и она доказывала это на кухонном окне, и собиралась толпа прислуги; однако если метла у нас, чтобы подметать, к примеру, осколки стекла, шух-шух, тогда суть вещи – прутья.[78] Нет? А что у нее теперь? Карандаши? Неважно. Значение как фундаментальность. Фундаментальность как полезность. Значение как полезность. Значение как полезность. Прости? Ты спрашиваешь меня, почему? Линор, прошу тебя. О чем ты вообще говоришь все это время – «почему»? Она чувствует, что бесполезна. Она чувствует, чувствовала, что у нее не стало функции, там, в доме престарелых. Подожди, я до этого дойду. Бесполезность – вот ключ. Ну, да, Линор, ясно, должна была там оказаться, сестринский уход, тридцать семь градусов, и она не была счастлива в доме, как она сказала, если помнишь, мол, этот дом сочится памятью о былых способностях. Нет, выбора не было, вот мы и купили заведение в Шейкер-Хайтс, хотя инвестиция это убыточная. Если это не любовь, что такое любовь? Но когда веришь, что значение есть полезность, ощутить себя бесполезной – это, ну. Она сказала мне, что несчастлива. Пришла ко мне и сказала. Тебе ничего не говорила? Я нахожу пробел странным. Теперь припомни хорошенько, я говорю об отделении, где живет моя мать, для тех, у кого Альцгеймер. Бабулю Линор это тревожило страшно. И как Блюмфилд заметил, что тамошние пациенты не могут вспомнить названия вещей: телевизор, вода, дверь… и под влиянием Бабули Линор идентифицировали вещи с их функцией? Позолоченные буквы, маленький толковый словарик, с Лоренсом Уэлком на обложке? Дверь была «то, через что мы идем из комнаты в комнату»? Вода – «то, что мы пьем, бесцветное»? Телевизор – «то, по чему мы смотрим Лоуренса Уэлка»… Лоуренс Уэлк – примитивен, неопределяем даже на местных каналах, ноль проблем с Лоуренсом Уэлком. И как мать и все остальные кое-как перевыучили нужные им слова, через функцию, через то, для чего служат именуемые вещи? И как потом Бабуля Линор заметила, что единственная часть заведения, к которой этот метод неприложим, – сами пациенты, потому что у них нет функции, нет полезности, они вообще ни для чего не служат? Нет? Она сказала мне, что от этого на стенку лезла. Они были абсолютно бесполезны. Что? Нет, вытяжка берется из шишковидных желез крупного рогатого скота. Мы используем животные железы. Использовали бы, кабы могли. Нет, подожди, пожалуйста. В общем, Бабуля Линор осознала потерю идентичности без функции. Сказала мне, что хочет быть полезной. Как и Гретхен Иньгст, разумеется, и этот мистер Этвос, и вся тамошняя псевдовитгенштейновская мафия. У миссис Иньгст хранились результаты экспериментов покойного мужа – чрезвычайно интересные, кстати, он ставил их для себя, не для той компании. «Консолидированные вытяжки из желез», в Акроне? И сейчас там директором Дик Липп, у него лучшие подачи на промышленном теннисном турнире? Но – для себя. Видимо, почти всё унес в могилу, но записал кое-что о шишковидных железах… в блокнотах с Бэтменом, случайностность чего я не буду даже комментировать, сейчас, по причинам, о которых ты узнаешь где-то через шесть минут. Потерпи, ага? Есть еще тот факт, что шишковидная действенность питания, как выясняется опытным путем, в основном лингвистического свойства, я уже говорил, понимание речи эт цетера, унылую и занудную важность этого дела для некоторых я не собираюсь даже упоминать, но вот понятную важность этого дела для потенциально гордых и амбициозных родителей я понимаю и потираю руки от ее предвкушения, не говоря о важности этого дела для всяких областей науки в целом, так что прибыль будет расти не по дням, а по часам, если дать этому делу ход… Короче, Бабуля Линор, миссис Иньгст и мистер Этвос согласились передать мне результаты работы мистера Иньгста, а я обкатал их на Обстате, он геморрой, но химик что надо, и Обстат выпучил глазенки, и мы понеслись. Или, вернее, теперь уже – они унеслись, иначе говоря, они явно решили прекратить поддерживать проект, и еще забрать Иньгстовы блокноты с Бэтменом, что достойно сожаления, но ладно, а еще умыкнуть все образцы, результаты и записи Обстата, которые он в попытке схитрить хранил в папках с Бэтменом и ланч-боксах с Бэтменом в лабораторном холодильнике, и, видимо, за день до того, как я улетел в Канаду рыбачить с Бобом Гербером, миссис Иньгст и Этвос туда проникли и добрались до Обстата, и, пока Этвос отвлекал Обстата карточными фокусами, что, увы, дело нехитрое, миссис Иньгст набила научными плодами многих-многих долларов кенгурячий карман ночнушки, под халатом, к нашему счастью, Обстат помнит, что тот был розовый и махровый. Обстат, давай ты уже выйдешь. Может, пора уже выйти, а, Обстат. Давай ты уже выйдешь сюда к нам из-за занавески. Линор все равно видит твои ботинки, разве не ясно? Выходи, Обстат. Обстат у нас представляет технический аспект проблемы. Нил, ты помнишь мою дочь, Линор, Нил. Да. И они стибрили важнейшие штуки с Бэтменом, включая единственные на белом свете банки с прототипом еды, упомянутой в «Веке Рекламы», вот, и если я когда-нибудь узнаю, кто слил это дело журналу, я буду убивать и убивать. Ты подслушиваешь меня по интеркому, Пенносвист? Если подслушиваешь, не говори, что ты это делаешь. Так я и думал. И теперь у них есть всё. И кто знает, чем они заняты, кто знает, на что способна эта самая еда. Вытяжка из шишковидной железы крупного рогатого скота – штука феноменально, пусть и таинственно-мощная, опыты подтверждают. Верно, да, Обстат? И, кажется, они окрепли настолько, что ушли из дома престарелых, и других подбили на то же самое, можно представить, что за сила убеждения там у них возникла, чтобы сбежать из дома престарелых, отправиться в бог знает какой поход за функцией, ну или символическим отвержением собственной жизни, как они ее успели осознать, – кто знает? Встревожен? Я встревожен? Чем именно? Если откровенно, не особо. Она окружена приверженцами, для нее, конечно, лучше не придумаешь. Где-то ей организовали теплое местечко. Они могут укрываться в чьем-то доме, у какого-нибудь уборщика заведения… Да, мы проверяли. Но все-таки. Дома? Ты решила, она могла поехать домой? Ты же не звонила мисс Злокач? Ну ясно. Во мне все клокочет. Не будем это обсуждать. Она не дома, не сомневайся. Честно, меня куда больше тревожит, и мне нисколечки не стыдно, честно, меня куда больше тревожит ситуация с шишковидной вытяжкой, потенциальный конфуз и потеря прибыли из-за неразработки продукта года на нашем рынке, особенно теперь, когда этот ублюдок Гербер абсурдно дорогостояще на нас нападает, с гимнасткой эт цетера, я уверен, ты слышала. Ну да, я тоже хочу пойти, но приличия… Ты с этим своим Кипучем сходи и доложи. Нет, это не значит, что я тебя нанял. В общем, кто знает, где они, кто знает, что они творят. Нет. Я не думаю, что надо привлекать полицию. Особенно на данном этапе. Полиция – пресса, пресса – огласка насчет пропавших материалов, огласка – Гербер и Чинарик. Нет. Слушай, я это так рационализирую и тебе предлагаю то же самое. Их уход связан с проектом, связанным с Компанией. Компания владеет Домом. Следовательно, их уход связан с собственностью на Дом, что превращает их уход практически в вылазку дома престарелых на природу. Если, конечно, они не вернутся очень скоро со всем шишковидным материалом. Или если не отдадут его Герберу или Эрву Чинарику, меня одна мысль об этом вымораживает, особенно учитывая приезд Гербера в Кливленд на той неделе и давнишнюю антипатию Бабули Линор к Компании, которая дала ей все, чем Бабуля владеет и чему рада. Нет, это к делу не относится. Впрочем, я надеюсь, в итоге это и неважно, Нилу вот кажется, что он может восстановить соответствующее исследование и разработать конечный продукт, рано или поздно, даже и без умыкнутого материала. Но или рано, или поздно, а в промежутке Гербер пускает слюни на вышепомянутый материал. Но мы справимся, хотелось бы верить, отстранять Обстата было бы неверно, да и вряд ли можно, слишком важное дело, верно же, Нил, и косяки с банками и крышками на сегодняшний день немыслимы, слышь, Пенносвист, и мы подготовим рыночные испытания к Благодарению. Испытаем мелкие кусочки потенциально глобального рынка. Думаем о Корфу. Корфу, думаем мы, идеален для первичного продвижения, вот прямо сейчас. Остров маленький, изолированный, уединенный. Корфузианцы размножаются как кролики, повсюду ползают младенцы. Мы надеемся вдарить по Корфу Катализатором Малютки от «Камношифеко» к ноябрю. Хочешь корфуйский орешек, кстати? Нет. Они очень вкусные. Я их купил в Канаде, на рыбалке. Съешь орешек, Обстат.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги