Метла системы

– И психотерапевт начинает якобы выстукивать важную стоматологическую теорию с передового края на губе дантиста, а женщина стоит у двери, и ее глаза светятся благодарностью в адрес психотерапевта. Но на деле психотерапевт просто стучит по губе, наобум и бессмысленно, ему все равно, что выстукивать, и парализованный, слепоглухонемой дантист в полном замешательстве, там, в оцепенелой тьме, и пытается шевелить верхней губой, чтобы как-то выразить свое замешательство жене, спросить, в чем проблема, что за тарабарщину ему выстукивают на губе, но психотерапевт в это время вовлекает женщину в умную беседу с легким флиртом, а женщина лишена эротических интереса и активности, которых вопреки себе отчаянно алчет и жаждет уже зловеще долгое время, и ее внимание отвлечено, и внутри она уже разрывается, но в любом случае внимание отвлечено, а поскольку соответствующее сигнальное шевеление губы дантиста-теоретика так и так весьма жалкое и слабое, женщина его вообще не замечает, и оттого ужасно дезориентированному и перепуганному дантисту каждый день часами настукивают в губу всяческую абракадабру, пока однажды психотерапевт не выстукивает и не повторяет одно особенное сообщение морзянкой, которое он специально удосужился вызубрить, и это сообщение о том, что психотерапевт собирается трахать до боли прекрасную жену парализованного дантиста, пока у той всё не закровоточит, что он собирается умыкнуть ее у дантиста и оставить дантиста в одиночестве в его оцепенелой одинокой темноте и что жалкий, парализованный, беспомощный дантист ничего не сможет с этим сделать; ибо дантист столь же бездействен, сколь неадекватен.

– Иисусе, Рик, это что вообще?

– Я обещаю, мы соотнесемся с этой историей. Надо потерпеть. По получении этого сообщения морзянкой дантист на больничной койке впадает в такую депрессию и такое отчаяние, что перестает шевелить губой, хотя бы и слабо и жалко, чтобы подать сигнал жене, даже когда та выстукивает на губе «я тебя люблю». И прекрасная жена воспринимает это внезапное отсутствие губного шевеления как знак того, что физическое состояние дантиста ухудшилось, и тоже впадает в отчаяние, каковое усугубляет ее психологическое состояние в плане сексуально-маломерного невроза, и она оказывает все меньше и меньше сопротивления частым и неуклюжим сексуальным заигрываниям злонамеренного белокурого психотерапевта, многие из которых имеют место в больничной палате дантиста, пока дантист лежит тут же, беспомощный и бесчувственный.

– Белокурого? Белокурый психотерапевт?

– Ответ утвердительный.

– Почему у меня от этой истории мурашки по коже?

– Это значит, что ты уже реально с ней соотносишься. Просто интуитивно.

– Что это вообще значит – интуитивно?

– Здесь конец тропы. Ну что, рванем во внутреннюю глушь? Чую, то, что мы ищем, что бы это ни было, лучше искать во внутренней глуши. В сердце Пустыни, Линор. Что скажешь?

– Давай вернемся тем же маршрутом. У меня нос болит. Мы явно теряем время. Так я хоть на озеро посмотрю.

– Господи, озеро, опять. Озеро – это всего лишь кучка рыбаков, удящих черную рыбу. Сдалось тебе это озеро.

– Рик, почему ты так потеешь? Здесь жарко, но не настолько же. Ты в порядке?

– …

– Рик, я спросила, в порядке ты или нет.

– Может, это просто следствие попытки рассказать сложную и психологически запутанную историю в свете твоей полной бесчувственности, сука!

– Что?

– Прошу прощения.

– Как ты меня назвал?

– Пожалуйста, забудь, что я что-то сказал. Пойдем назад вдоль озера.

– Нам реально надо поговорить, остолоп, и немедленно.

– Доверься мне.

– Да что мы тут вообще делаем? Энди был прав.

– Разве я не заслужил доверия?

/д/

– Не нравится мне все это, – говорил Ланг. Он сидел на корточках на носу, уперев локти в колени и глядя в бинокль. – Просто вот, старик, ни одной аленькой капельки не нравится.

Обстат вынул две печеньки «поп-тартс» из обертки и бросил ее в озеро.

– Ну хоть они на секунду остановились, – сказал он с набитым ртом. – У меня руки бляцки затекли, Встангер.

– Что-то происходит, – сказал Ланг. – Навозный жучонок что-то задумал.

– Что он делает?

– Дело не в том, что он делает. – Ланг упер седалище в перекладину. – Дело в том, как глядит Линор, вот.

– Как она в этом платье на такой жаре – вот что мне интересно, – сказал Обстат живо. – У нее появилась потная галочка на груди? Обожаю эту галочку.

– Отъебись, – сказал Ланг.

– Эй, Встангер, ты сказал, я смогу глянуть на ноги, и на галочку, вдруг уже есть галочка?

– Хватит ныть, Нил, черт тебя дери, – сказал Ланг зло. Глянул на Обстата, который глядел на него и пережевывал. Ланг закатил глаза. – На вот. Гляди, раз приспичило, только дьявольски быстро. – Он передал бинокль Обстату и потер лицо.

Обстат пырился в окуляры. Ланг видел, что на бинокле оставалась начинка «поп-тартс».

– Господи Иисусе, это любовь, – прошептал Обстат. – Вот оно. Мама.

– Я же сказал, не выражайся так насчет Линор.

– При чем тут Линор? Я о вон той абсолютно невероятной лапуле под солнечным зонтиком, мимо которой только что прошли Линор и коротышка с двойным подбородком.