Метеориты

– Да родители… они решили развестись около года назад. Они обо всем спокойно договорились, и мне даже казалось, что это правильно. Думал, они наконец перестанут ссориться. Но ничего не наладилось. Наоборот, стало еще хуже. Отец понял, что он гей, и ушел к мужчине. А мать будто с ума сошла. То, что ее сын – голубой, приняла спокойно, но отец ее добил. Сначала она участвовала во всяких околорелигиозных ретритах. Потом подсела на транквилизаторы и снотворное. Ну и в итоге запила напропалую. Отца это не волновало, он был слишком занят новой жизнью, чтобы думать о маме, и я остался один. Мне пришлось без чьей-либо помощи справляться с ее нервными срывами, паническими атаками и депрессией. На моих глазах она настолько похудела, что стала похожа на скелет. Можно было позвонки сосчитать на спине. Я водил ее по врачам, покупал лекарства, готовил еду. А она даже спасибо ни разу не сказала. Будто это я во всем виноват. А потом я и сам впал в депрессию. У меня не стало больше сил мириться с тем дерьмом, в какое превратилась моя жизнь. На краю той аварийной лестницы на заброшке я и решил, что будет лучше покончить со всем этим.

– Но твои родители во всем обвинили Кьяру!

– Они воспользовались Кьярой, чтобы снять с себя всякую ответственность. В тот день мама решила, что Кьяра – причина всех ее несчастий, и на этой почве они с отцом снова сошлись. Несправедливая ненависть к Кьяре для обоих стала поводом простить друг другу прошлые ошибки. Им было плевать, что тем самым они создали ни в чем не повинному человеку кучу проблем. Поэтому с того дня я перестал разговаривать с обоими. Они превратили мою жизнь в ад и отняли у меня лучшего друга. Не Кьяра, а они столкнули меня тогда вниз с пролета!

– Погоди, но как ты мог позволить обвинить ни в чем не повинную Кьяру?

– Мне было стыдно за то, что я натворил, ясно? Если бы я рассказал все родителям, пришлось бы признаться, что я хотел наложить на себя руки. Потому и ляпнул, что ничего не помню. Я не решился раскрыть правду. И теперь очень сожалею об этом.

– Ты повел себя как трус.

– Я растерялся! Ведь и думать не мог, что останусь в живых! Не был готов к тому, что случилось. Я же был уверен, что никакого «потом» не будет, понимаешь? Ты представить себе не можешь, как я запсиховал, когда очнулся на больничной койке! Меня вернули к жизни, от которой я пытался избавиться. Я не хотел унижаться и рассказывать всем про попытку суицида, поэтому и решил молчать, даже если это создаст Кьяре массу проблем.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Затем, что знаю: ты не будешь меня осуждать.

– Не буду, – вздыхает Педро. – Кто я такой, чтобы тебя судить?

– А еще потому, что ты много для меня сделал, сам того не зная.

– Я?

– Да, ты.

– И что же я сделал?

– Показал позавчера свою татуировку на груди. И я понял, что мне хочется стать похожим на тебя. У тебя душа точно безудержная волна. Я хочу так же. Хочу взмыть над всем этим дерьмом.

– Поэтому ты доперся аж сюда, чтобы помочь мне?

– На самом деле нет.

– А зачем тогда?

– Хочу попросить тебя о большой услуге.

Глава 19

Дорога к пастушьей хижине будто саблей рассекает лес надвое.

Тяжело дыша, Эльпиди бредет под луной с пустым молочным бидоном за плечами. Ноги по колено вязнут в снегу. Из последних сил добирается он до пастушьей хижины и стучится в дверь. Ему открывает худощавый молодой человек со смуглым небритым лицом, живым взглядом и приветливой улыбкой. Учитель отдает ему бидон и проходит в дом.

С порога его обдает жаром печи и знакомым запахом сыра. На чугунной плите греется эмалированная кастрюля. У окна, за столом из цельной древесины сидит старик со светлыми глазами и суровым взглядом. Складным ножичком он вырезает из полена симпатичную сову. У старика белоснежная борода, из-под серой шерстяной шапки спадают на плечи седые волосы. Лоб и щеки изрезаны морщинами, глубокими, как борозды на потолочных балках. Даже его точеные угловатые руки напоминают полированную древесину.

Эльпиди садится напротив и кивает в знак приветствия.

– Сегодня ты поздно пришел, – старик поднимает на него взгляд. – Уже больше половины пятого.

У него прокуренный голос. Он говорит на итальянском языке с заметным местным акцентом.

Смуглолицый юноша протягивает Эльпиди миску горячего молока, и тот обхватывает ее обеими руками, чувствуя облегчение от одного лишь прикосновения к теплу. Учитель отпивает глоток и обращается к молодому человеку:

– Как дела, Ахмед?

Вместо ответа тот с улыбкой показывает большой палец.