Мессия очищает диск

— То-то, что не заткнёшь! Бремя налогов простолюдинам облегчили — хоть бы одно благодарственное моление в ответ, сутяг да мздоимцев из канцелярий железной метлой — одни стенания, что невинных последней лепёшки лишили; Великую Стену облицевали камнем и достроили — зря деньги тратим! Столицу в Бэйцзин перенесли — геоманты воют, что место неудачное! Посланцев, в обители обученных, повсюду разослали, от Сиама до дальнего острова Окинавы — небось опять Чжан-кознодей тёмные клинья подбивает! Ты тоже так думаешь? Что бесы с мертвецами из-за наставника Чжана и его людей встают?! Отвечай!

Змеёныш только робко пожал плечами. Но на этот раз, как выяснилось, преподобный Бань и не ждал ответа — умолк, остыл, помахал рукой обеспокоенному старшему носильщику: дескать, всё в порядке, молодого инока уму-разуму учу!

Клинок месяца резче проступил в небе, окончательно набухшем бархатной тушью; от сосен резко тянуло смолой, и вершины холмов казались макушками великанов древности, от собственной тяжести ушедших под землю.

Монах из тайной службы шёл молча, зачем-то разглядывая собственные руки, украшенные легендарным клеймом, — словно впервые их видел.

Лазутчик ещё подумал, что с таким брезгливым выражением рассматривают скорее дохлую змею.

— Почти два десятка лет тому назад я проходил Лабиринт Манекенов, — тихо сказал преподобный Бань. — Тебя тогда ещё небось и на свете не было.

Змеёныш обратился в слух, машинально прикидывая: монаху эдак с полста годков, значит, он старше лазутчика на восемь лет; чем Цай занимался почти двадцать лет тому назад? Кажется, в округе Аньдэ в свите правителя уезда младшим отгонялой служил, шёл себе впереди и блажил на всю улицу, чтоб с дороги убирались…

Вскоре в уезде новый правитель принимал грамоту на должность.

— Все в обители знали, что я его пройду, — продолжил Бань, — нет, не все; я не знал. Но прошёл. Как — о том умолчу, тебе это слышать запретно. А в самом конце, когда обнял я раскалённый кувшин и, вдыхая запах собственной палёной плоти, смотрел на открывшийся мне выход… Вот оно, впереди — великое будущее, улыбка Будды, парадная дверь обители, радостный патриарх, восторженные братья! Шагни к ним, сэн-бин, монах-воитель, сотворивший неслыханное и немногим доступное, будь славой Шаолиня! Слушай меня, мальчик, — никому я о том не рассказывал до сего дня… Стою я, руки горят, сердце горит — и вдруг как ладонь душу сдавила: хочу назад вернуться! Не к славе, не к жизни, даже не к Учению; в ту смертельную темень, где познал я себя самого! Мнится мне: там, среди деревянных воинов и бездонных пропастей, стоит Бородатый Варвар, неистовый Бодхидхарма, великий Пути Дамо; стоит и манит пальцем. Дескать, ещё не поздно, ещё есть время выбирать! Знаю, что глупо, невозможно глупо, да только тянет, сил нет!.. Не вернулся. Вышел наружу, подставил руки, брат Лю — он тогда ещё не был главным шифу — ожоги мне мазью смазывает, братия хвалы воздаёт… А за спиной вход в Лабиринт закрывается. Медленно так, словно ждёт — передумает Бань-зазнайка, кинется в последний момент, ударит телом в щель, вернётся… нет, не вернулся.

Бань откашлялся и быстро пошёл вперёд.

Змеёныш не прибавил шага — глядел в сутуловатую спину монаха и чувствовал, что сейчас он ближе к разгадке тайны Шаолиньской обители и Лабиринта Манекенов, чем когда бы то ни было.

Вот только не потому ли заговорил о сокровенном бодисатва-Бань, что знал: никому не поведает сего юный инок!

И не пора ли — вон оно, ущельице… нет, прошли.

И впереди уже видны крыши усадьбы инспектора Яна.

6

…Присланный хозяевами короб с едой был великолепен.

В восьми его отделениях лежало всё, что способно вызвать трепет у истинного чревоугодника. Были там маринованные гусиные потроха с водяными орехами, вяленые цыплячьи ножки и серебрянка в коричном соусе. По бокам привлекали взор маленькие тарелочки с блинами на пару, шиповником и сладкой рисовой кашицей. Жареные голуби благоухали, дымились пельмени с курятиной, плакало янтарной слезой солёное мясо с ягодами шелковицы; тут же стояли серебряный кувшинчик с виноградным вином, и ещё один — с жасминной настойкой.

Змеёныш взял ломтик солонины, откусил и принялся неторопливо жевать. За последнее время он отвык от мясной пищи. Забытое казалось новым, и поначалу лазутчик не мог понять: то ли он наслаждается мясом (и отсутствием в выделенной им комнате Баня), то ли солонина ему не по душе и стоит приняться за кашицу с плодами.

Налившийся жёлтым соком месяц насмешливо ткнулся в окно рогами и завис над празднично гомонящей усадьбой.

Госпожу в паланкине явно ждали. Прибывших немедленно обступила толпа слуг, носильщиков сразу же куда-то увели, а явившиеся следом за слугами домочадцы наперебой принялись прославлять приехавшую даму.

Создавалось впечатление, что весь праздник и готовился-то исключительно в её честь.

— Святая Сестрица! — только и слышалось со всех сторон. — Ах, Святая Сестрица! А мы уж заждались, истомились! Боялись — неладное в дороге приключилось!