Мешуга

В Израиле начался сезон дождей. Здоро­вье Макса улучшилось, и он уже мог ходить с помощью палки. Мы часто сидели с Мири­ам в кафе на улице Дизенгоф, пили кофе и болтали. Было похоже, что Стефа и Леон со­бираются купить дом и обосноваться в Тель-Авиве. Сам я не мог больше оставаться здесь. Последняя глава моего романа была сдана в газету «Форвард», а выбрать тему новой ра­боты мне по некоторым причинам не удава­лось.

Хаим Джоел Трейбитчер давал званый ве­чер по случаю новоселья в своем новом доме. Так как мы с Мириам не пошли на его при­ем в Нью-Йорке, было ясно, что мы не мо­жем пропустить этот. Ходили слухи, что Хаим Джоел встретил в Хайфе богатую вдо­ву, американскую миллионершу, и собира­ется жениться на ней. Его новый дом был расположен на бульваре Ротшильда, и Макс шутил, что его теперь переименуют в буль­вар Трейбитчера. Хаим Джоел рассказал Максу об этой вдове, миссис Бейгельман, ко­торая купалась в деньгах. Ее покойный муж, родом из Южной Африки, где у него были золотые копи, строил небоскребы в Нью-Йорке, Чикаго, Лос-Анджелесе и Хьюстоне. Несмотря на такую счастливую судьбу, у не­го случился инфаркт, и он умер. Миссис Бей­гельман встретилась с Максом и пришла в восторг от его шуток, обаяния, умения быть приятным и его рассказов о Варшаве. Она по­рекомендовала ему врача в Нью-Йорке, кото­рый оперировал ее мужа. Миссис Бейгельман, которая собиралась присутствовать на вечере у Хаима Джоела, оказалась необъятной жен­щиной ростом почти шесть футов, с носом, похожим на шофар, и зубами, как у козы. Ее голос был низким и глубоким контральто. Стефа тихо шепнула мне:

—      Она может проглотить Трейбитчера, и никто этого даже не заметит.

Похоже было, что творческая энергия покинула меня — я не испытывал ни малейшего желания начинать новый роман. Впервые за много лет я чувствовал, что мне надо отдох­нуть, взять отпуск. Меня охватила усталость, в запястьях начались подергивания — судоро­ги, столь знакомые писателям. Пропало так­же и желание обладать Мириам. По какой-то причине, которую я не мог объяснить, меня охватывало чувство страха, когда я думал о пред­стоящем вечере у Трейбитчера. Хаим Джоел позвонил мне в отель и предупредил, чтобы я не опаздывал. Я спросил, почему это так важно, и он ответил:

—     Я не могу вам сейчас это сказать, но в известном смысле вечер устроен для вас. Не бойтесь. Никто не будет короновать вас тыквой и свечами, как было с героем одного ва­шего рассказа.

хотел выругать Хаима Джоела за то, что он строит планы, не поинтересовавшись мнением заинтересованного лица, но он повто­рил:

—      Ради Бога, приходите вовремя, — и повесил трубку.

В Тель-Авиве пошли дожди и стало холодно. В газетах писали, что в пустыне Негев ре­ки внезапно вышли из берегов. Места, кото­рые только что были иссушенной землей и песками, в одно мгновение переполнялись бу­шующими потоками, увлекавшими людей, верблюдов, овец. В окрестностях Тель-Авива образовались глубокие разливы воды, кото­рые не могли перейти женщины, дети и стари­ки. Их переносили на плечах добровольцы из числа молодых мужчин. Несколько раз по но­чам отключалось электричество; Тель-Авив погружался в египетскую тьму. Даже в новом отеле, где жили Крейтлы, почему-то не было холодной воды. Плохо работал телефон; во время одного из моих разговоров с Леоном связь неожиданно прервалась.

Прива (вместе с Цловой) приехала в Тель- Авив, но не для того, чтобы ухаживать за больным супругом, а чтобы принять участие в званом вечере Хаима Джоела. В результате Мириам была вынуждена освободить комнату Макса и переселиться ко мне. Вне себя от ярости она решила бойкотировать прием у Трейбитчера.

—     Мы не можем поступить так! — воскликнул я.

—      должен идти. Разве ты не знаешь, что тебе будет вручена литературная премия? — Оказалось, что миссис Бейгельман учредила премию в пятьсот долларов имени своего покойного мужа. — Трейбитчер соби­рается добавить такую же сумму в память Матильды, так что ты получишь тысячу дол­ларов! — насмешливо размечталась Мириам. Потом заговорила более серьезным тоном:

—      Баттерфляй, я много дней хотела поднять этот вопрос, но у меня не хватало мужества. Ты был очень добр ко мне, но ты слишком молод, чтобы стать тем, кем является для ме­ня Макс.

—   Слишком молод? Я на двадцать лет старше тебя.

—   Мне уже скоро тридцать, и я хотела бы иметь ребенка прежде, чем лягу в могилу. Ес­ли мне суждено иметь детей, это надо делать теперь. Каждый месяц, когда приходит мой период, я чувствую, что ускользают послед­ние шансы. Мужчине этого не понять. У нас у всех есть свои глупые фантазии. Когда-то ты написал рассказ — на самом деле это были воспоминания — о матери твоего друга, которая каждые два года рожала ребенка, мальчи­ка. И каждый раз, качая очередного малыша в колыбели, она пела песенку о том, что когда-нибудь он вырастет и станет раввином. Ты помнишь?