Мешуга

Я просмотрел газеты и остановился, как обычно, на странице некрологов с фотографиями мужчин и женщин, которые еще вче­ра жили, боролись, надеялись. «О, какой ужасный мир! — пробормотал я про себя. — Как равнодушен ко всему Господь, который все это создал. И нет никакого средства, чтобы исправить это». Я отдавал себе отчет в том, что в тот самый момент, когда я про­сматривал газеты, тысячи людей томились в больницах и тюрьмах. На бойнях животным отрубали головы, обдирали туши, вспарывали животы. Во имя науки бесчисленное количе­ство невинных созданий становились жертва­ми жестоких экспериментов, заражались страшными болезнями.

Не раздеваясь, я рухнул на неразобран­ную постель. Сколько еще, Господи, Ты бу­дешь смотреть на этот Твой ад и хранить молчание? Какая Тебе нужда в таком океане крови и мяса, чье зловоние расплывается по Твоей вселенной? Или вселенная не более, чем куча навоза? И на других планетах так же мучаются триллионы и квадриллионы живых существ? Ты создал эту беспредель­ную бойню только для того, чтобы показать нам Твою силу и мудрость? И за это нам ве­лено любить Тебя всем сердцем, всей силой души?

Каждую ночь во мне вновь и вновь бушева­ла ярость. Надо найти способ притупить боль моего бунтарства. Как хорошо я пони­мал наркоманов, которые сваливались в сон с помощью алкоголя или лекарств! По счастливой случайности мой организм не мог ос­вобождаться от напряжения такими средствами. Я заснул, и мои сны были полны воплей и криков. Я был не в Нью-Йорке, а в Польше, где меня преследовали нацисты. Я карабкал­ся по могилам, которые вырыли для себя ев­реи. Кучи земли шевелились, и снизу прорывались приглушенные звуки. Я вздрогнул и проснулся. В матрасе скрипели ржавые пружины, а рубашка взмокла от пота.

Некоторое время я не мог вспомнить, что происходило накануне, но постепенно память вернулась ко мне. Макс Абердам восстал из мертвых и потащил меня в ресторан Раппо­порта, потом к Приве, к Ирке Шмелкес и ее сыну, а затем к этой молодой девушке — как ее звали? Мне представилась она, стоящая пе­редо мной, но я не мог вспомнить ее имя — ах, да, Мириам.

Было уже поздно, когда я поднялся. За окном сияло солнце, и участок Гудзона, который можно было увидеть в окно, сверкал, как пы­лающее зеркало. Воздух пах деревьями, тра­вой, цветами. Ванная в холле не была занята, и я принял душ и побрился, потом надел свежую рубашку. Теперь можно было пойти в кафете­рий, чтобы позавтракать. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я спустился на пер­вый этаж. Я поднял трубку, и на другом конце молодой голос спросил по-английски:

—   Можно поговорить с мистером Грейдингером?

—   Говорите, — сказал я.

После некоторой паузы голос сказал:

—   Надеюсь, я не разбудила вас. Это Мириам, помните меня?

—   Вы меня не разбудили. Да, Мириам. Хорошо, что вы позвонили.

Как правило, я говорю по телефону тихо, но на этот раз я почти кричал. Потом она сказала:

—   Наверное, Макс объяснил Вам, что я бэбиситтер. Кстати, как бы вы сказали на идише? Мать ребенка, за которым я присматриваю, живет на Парк-авеню. Она американка, а не одна из наших беженок. Я рассказывала вам вчера вечером о диссер­тации, которую я пишу о вас. Мне пришло в голову, что, может быть, вы могли бы встре­титься со мной, так как у меня очень много вопросов к вам. Я понимаю, что это с моей стороны самонадеянно, и, если у вас не ока­жется времени или терпения для меня сего­дня, я не обижусь.

—  У меня есть и то и другое — время и терпение.

—   Вы уже завтракали?

—   Нет. Я как раз направлялся в кафетерий.

—   Могу я встретиться с вами в кафетерии? Я не знаю, говорил ли вам Макс, что я вожу машину.

—   Автомобиль?

—  Да. Я стала настоящей американкой. Это старая машина, но она на ходу. Что это за кафетерий? Где он?

—   Бродвейский кафетерий.

И я дал Мириам адрес.

—  Я доберусь туда за пять минут. Автомобиль у меня припаркован на улице, не в га­раже. Когда вы дойдете до кафетерия, я уже буду там.

—   А где Макс?

—  Макс будет занят весь день. У него сегодня ленч с Иркой Шмелкес. Мы с ним дол­го говорили о вас прошлой ночью. То, что я люблю вас, неудивительно, но Макс признал­ся вчера, что вы ему как сын. Я сказала ему, что позвоню вам сегодня утром. Ах, у меня накопилось так много, чтобы рассказать вам, и я даже не знаю, как начать. До свидания!

Мириам повесила трубку, некоторое время стоял у телефона, будто ожидая, что он снова зазвонит. Потом быстро взбежал на три марша лестницы к своей комнате. Там я переоделся в новый легкий летний костюм, который купил недавно. В течение своей жизни я несколько раз действительно лю­бил, и бывали у меня другие отношения, ко­торые можно было бы назвать любовью только наполовину. Однако сегодня утром меня охватило такое возбуждение, какого я не чувствовал уже много лет. «Может быть, это настоящая любовь? — спрашивал я се­бя. — Или это просто жажда нового при­ключения? »