Мешуга

—   Слишком молода? Я годами смотрела в лицо смерти. Я начала думать о ней задолго до войны. Почему-то я знала, что мой брат умрет насильственной смертью. Он всегда мечтал попасть в польскую армию. Отец не раз говорил, что, если нацисты захватят Польшу, брат заставит нас всех выпить яд. Ах, не было никаких причин, чтобы мы оста­вались в Варшаве. Отец мог получить для нас визы, но он был слишком погружен в бизнес. В тот день, прежде чем уйти через Праж­ский мост, он притащил полную сумку банк­нот и акций. Все это пропало, но, когда он в сорок пятом году вернулся из России и мы уехали в Германию, он снова начал грести деньги лопатой. Он стал контрабандистом. Я до сих пор не знаю, что он переправлял и продавал. Мать рассказывала, что однажды, когда в наш дом явилась немецкая полиция с обыском — они лезли в каждую дыру, — у него было спрятано больше семидесяти ты­сяч марок. Мы довольно своеобразное се­мейство. Мой отец — маньяк. Моя мать — полоумная, да и мой брат Моня был не сов­сем в своем уме. Я самая сумасшедшая из всех. Наш общий недостаток в том, что каж­дый из нас со странностями. Я люблю Макса потому, что он совершенно ненормальный. И я люблю вас потому, что вы пишете о су­масшедших. Вы действительно встречаете людей, о которых пишете, или просто их вы­думываете?

—   Для меня весь мир — это сумасшедший дом.

—   За эти слова я должна поцеловать вас!

Она подбежала ко мне, и мы поцелова­лись. Я боялся, что Макс может войти, но тут услышал его громкий голос:

—   Тексако? Сколько? Подожди, Хершеле, я это запишу.

—   Кто этот Хершеле? — спросил я, движимый не столько любопытством, сколько желанием смягчить то, что только что произошло.

—    Его зовут Хэрри Трейбитчер, а не Хершеле; он урожденный американец. Макс настаивает на том, чтобы называть его Хершеле. Он спекулянт, авантюрист, играет на скачках. Макс дал ему доверенность — и это абсолютное безумие, так как Макс управля­ет деньгами других людей, жертв Гитлера. Хэрри блестящий делец, но если на бирже опять произойдет крах, это станет катастро­фой для сотен беженцев, которых представ­ляет Макс. Как бы вы назвали доверенность для работы с ценными бумагами и средства­ми на бирже на идише? — спросила Мириам.

—    Право, не знаю. На древнееврейском есть выражение, соответствующее полномо­чиям на разрешение, но это не одно и то же. В Израиле сейчас есть юристы и суды, и я уверен, что они подобрали нужные термины на иврите. Это выражение использовалось в суде моего отца, в его когда перед Пасхой он должен был составлять документ о продаже, передающий дворнику весь оставшийся на нашей улице. Но вы, ве­роятно, ничего не поняли из того, что я го­ворил.

—    Я все прекрасно поняла. Я изучаю ив­рит, — сказала Мириам. — Мой дедушка обычно продавал оставшееся у нас тесто пе­ред Пасхой. В нашей семье были раввины, хасиды. Мой отец считал себя атеистом, но наша кухня была кошерной[50]. Мать, бывало, зажигала субботние свечи, а потом сидела перед ними и курила сигареты[51]. Думаю, что это был ее способ выразить досаду или, мо­жет быть, ее представление о протесте. Я чи­тала все, что могла найти о евреях и еврейст­ве. Особенно я люблю идиш. Это единствен­ный язык, на котором я могу выразить точно все, что мне хочется сказать. читала «Ге­роя нашего времени» Лермонтова и пришла в абсолютный восторг. Когда я встретила в Америке Макса, то подумала, что он еврей­ский Печорин. Может быть, вы тоже. Нет, вы смесь из Печорина и Обломова и, воз­можно, еще Раскольникова. Вы всегда пря­четесь. В моей незаконченной диссертации я называю вас «скрытный». Я писала, естест­венно, по-английски. Ах, я поставила целью моей жизни сделать вас знаменитым. Не смейтесь, кто-то же должен сделать это. У меня есть еще одно желание — даже два.

—    Какие же?

—    Рассказать вам все, что я пережила, — все, ничего не скрывая, даже самые большие глупости.

—    А второе?

—    Об этом сегодня лучше не упоминать.

—    А когда?

—    Когда-нибудь в будущем. Вы помните рассказ, который однажды написали, о человеке, имевшем несколько жен, о многожен­це? Это выдумка или прообразом был кто-то, кого вы знали?

—    Это правдивая история, — сказал я.

—    Макс говорил, что вы сами придумали.

—    Нет, это действительно случилось.

—     Почему женщина готова оставаться с таким маньяком?

—     Женщины еще более безумны, чем мужчины, — сказал я.

—    Вы покинули Польшу в тридцатые, а я прошла через все семь кругов ада, как обычно говорила моя бабушка. Если бы я рассказала то, что пережила, не за чем было бы что-то придумывать.

—    Пожалуйста, расскажите.