Мешуга

Сын консьержки, пустой и хвастливый юноша, шпаненок, узнал, где она прячется. Он заставил ее заплатить ему в качестве взят­ки деньги, полученные за драгоценности ее матери, которые удалось продать учительни­це. Он также заставил ее покориться ему, и когда он пришел к ней, то держал нож у ее горла. У учительницы, старой девы, от испуга и горя случился нервный приступ. Мириам сказала:

—   Не знаю, почему я не покончила самоубийством. Впрочем, знаю. Я просто не захо­тела обременять мою учительницу мертвым телом. Сколько она могла бы прятать труп? Нацисты расстреляли бы и ее, и всех сосе­дей.

—  Да, да. Так ведет себя человеческая ра­са, — сказал я. — Таково ее поведение во все века.

—   Но моя учительница тоже принадлежа­ла к человеческой расе, — сказала Мириам.

—   Да, правда.

—   Как-то я читала ваше высказывание о религии протеста. Что вы имели в виду? — спросила Мириам. — Не смейтесь, но кто-то оторвал часть страницы, и я не смогла дочи­тать ее.

Я на минуту замешкался, и Макс вмешался:

—   Он, похоже, забыл, что имел в виду. У него дюжина псевдонимов, и ему прихо­дится постоянно выбрасывать копии.

—   Успокойся, Макселе. Дай ему ответить.

—   Нет, конечно, я не забыл. Я имел в виду, что можно верить в мудрость Бога и все же отрицать, что Он творит только добро. Гос­подь и милосердие это не абсолютные сино­нимы.

—   Но зачем так волноваться о Боге? По­чему просто не игнорировать Его?

—   Мы не можем игнорировать Бога, так же, как не можем игнорировать время, или пространство, или причинность, — сказал я больше для Макса, чем для Мириам.

—   А причем здесь протест? — спросил Макс.

—   Мы не хотим больше оставаться льстецами и мазохистами; мы не хотим больше кротко терпеть наказание, которое унижает нас.

—   Не знаю, как ты, но я совершенно тверд в решимости обходиться без Бога, Его муд­рости, Его милосердия, всех религиозных догм, которые связаны с Ним, — сказал Макс.

—   И на чем же ты основываешь этику?

—   Нет ни основания, ни этики.

—   Другими словами, сила есть право?

—   Похоже на то.

—   Если сила есть право, то Гитлер был прав, — сказал я.

—   Поскольку он был побежден, значит, он был не прав. Если бы он выиграл войну, все народы мира объединились бы с ним, весь мир.

—   Макс, ты ошибаешься, — сказала Мириам. — Мы, евреи, никогда не должны под­держивать мнение, что нет никакого мораль­ного основания во вселенском понимании и что человек может делать все, что ему хо­чется.

—   А из чего состоит еврейство? — спро­сил Макс. — Когда у нас, евреев, была сила, четыре тысячи лет тому назад, мы напали на ханаанцев, на гиргашим, на призим[46], и мы уничтожили их всех, мужчин, женщин и Всего несколько лет назад наши мальчи­ки были вынуждены вновь воевать в тойсамой войне. В чем, Аарон Грейдингер, твое определение Бога?

—   План, определяющий эволюцию, силы, движущие звездами, галактиками, планета­ми, кометами, туманностями и всем осталь­ным.

—   Эти силы слепы, и нет никакого пла­на, — сказал Макс.

—   Откуда мы это знаем? — спросил я.

—   Если ты спрашиваешь меня, то нет ничего, кроме хаоса. Даже если план есть, он так же мало интересует меня, как прошлогодний снег.

—   Тем не менее, ты постоянно говоришь о Боге, Макс, — сказала Мириам. — Ты даже постился на Йом Кипур.

—    Не из-за набожности. Я делал это в память о моих родителях и моем наследии. Можно быть евреем без веры в Бога. И что это такое — религия протеста? Если Бога не существует, то против кого протесто­вать? А если Он существует, то вполне мо­жет огорчить нас новым Гитлером. Те, кто кротко терпит наказание, делают это от страха. Бог сам выразил это кратко и яс­но — ты обязан любить меня всем сердцем, всей душой, всей своей мощью. Если не бу­дешь, все бедствия Книги Проклятий[47] падут на твою голову.

—   Никого нельзя заставить любить си­лой, — заметила Мириам.

—   По-видимому, можно. Не сразу, но постепенно... — сказал Макс.

Макс зажег свет и предложил поужинать в ближайшем ресторане, но Мириам настояла, что сама приготовит ужин. Макс пошел в спальню к телефону, он говорил громко, и бы­ло слышно, что упоминаются акции. Мириам открыла дверь в кухоньку и что-то доставала из холодильника.

Она сказала мне:

—   едва могу поверить, что вы здесь, в мо­ей квартире. Находясь здесь с вами и Максом, мне кажется, будто я все еще в Варшаве, и то, что пришло позже, было ночным кошмаром. Если бы Бог пообещал мне исполнить одно желание перед смертью, я бы попросила, что­бы вы и Макс ушли вместе со мной, чтобы мы трое могли быть вместе.

Это было сказано так просто и с такой детской непосредственностью, что прошло несколько минут, прежде чем я смог отве­тить. Я выпалил:

—   Бы слишком молоды, чтобы говорить о смерти.