Мера бытия

Катя и вправду упала, едва только голова коснулась подушки. Кто-то из девчат растирал ей ноги, Маша побежала за кипятком, а Маруся заботливо навалила сверху груду одеял.

Катя почувствовала, как ей на лоб легла прохладная ладонь и Марусин голос сказал:

— Врача бы надо. Похоже, у Кати жар.

Жар? Какой жар? Ей совсем не жарко, а напротив, холодно. Свернувшись в комочек, Катя спрятала голову под одеяло, забывшись между сном и явью. Ей чудилось, что она стоит на вершине старой колокольни и смотрит вниз на ледовую трассу, по которой серыми буханками хлеба тянутся фургоны и полуторки. Низко нависшее тёмное небо пузырилось белыми облаками, сыпавшими хлопья на лёд, на машины, на белые фигуры регулировщиков и на саму Катю.

Сергей вёл машину в середине колонны. Отсюда Катя видела его насквозь, словно стеклянного, и обрадовалась, что Сергей не снял подаренный крестик. Когда полуторка Сергея с размаху угодила в полынью, Катя закричала, тотчас услышав:

— Она бредит. Девочки, намочите кто-нибудь в уксусе полотенце.

От резкого запаха уксуса и полотенца на голове сон распался на части. Катя с изумлением увидела, что лежит на своей кровати в казарме, а рядом с ней теплится огонёк коптилки и сидит верная Маша.

* * *

Сев за пишущую машинку, Варвара Николаевна Медянова добавила в свой дневник новую запись:

«Сегодня выдался очень тихий, светлый день, как будто бы созданный для того, чтобы дарить людям надежду. Пурга, кружившая две недели, утихла и уступила место антициклону, который смог выгнать солнце из небесных окопов и заставить нас вспомнить, что зима рано или поздно уйдёт.

Когда я брела по улице со службы, ко мне подошёл незнакомый военный, пожал руку и сказал спасибо.

— За что? — спросила я, недоумевая.

Ответ меня поразил. Он застенчиво улыбнулся и сказал:

— Просто за то, что вы ленинградка.

В редакцию заглянула Оля Берггольц и прочитала новые стихи, созвучные нынешнему казусу:

Нам от тебя теперь не оторваться.
Одною небывалою борьбой,
Одной неповторимою судьбой
Мы все отмечены. Мы — ленинградцы[25].

А к полудню новый повод для счастья. По радио объявили, что с 12 февраля рабочим и инженерно-техническим работникам в счет месячных норм отпускается по 500 граммов крупы, служащим — по 375, детям — по 300, иждивенцам — по 250. По блокадным понятиям это целое богатство.

Мы с редакторшей заплакали. Слава Тебе, Господи! Неужели выживем? Теперь я в этом уверена, и в душе поднялась давно забытая радость, какую я почувствовала в детстве после первого Причастия.

Вечером ещё один подарок судьбы — забежал Серёжа. Правда, настроение у него было грустное.

Я спросила, почему, он промолчал, а я не стала настаивать на разговоре. Если бы не было войны, я могла предположить, что он поссорился со своей девушкой. Но какие теперь девушки?

Мне достаточно того, что он жив и здоров. Если будут силы, то завтра схожу в церковь. Мне спокойнее на душе, когда я молюсь за него».

* * *

В санитарной палатке вместимостью в сто человек стоял равномерный многоголосый шум, хотя все старались говорить шёпотом. В том углу, где лежала Лариса, сквозь парусиновую стенку были слышны звуки ледовой дороги: сигналы машин, крики людей, разрывы снарядов. После мёртвой тишины ленинградской квартиры ей нравилось чувствовать движение жизни.

Повернувшись на бок, Лариса обвела глазами пространство палатки, разделённое пологом на два отсека. В одном отсеке стояло несколько коек и лежали тяжелораненые, а в другом пыхтела печурка с бачком кипятка, стояли деревянные лавки, несколько столов и ящики с медикаментами. Под двумя одеялами Лариса чувствовала себя тепло и уютно, а после тарелки каши хотелось заснуть блаженным сном.

«Сейчас посмотрю одну картинку и лягу спать», — подумала Лариса, засунув руку под подушку, чтобы достать Наташин альбом.

Как она оказалась в палатке, Лариса не знала, но едва открыв глаза, сразу спросила:

— Это эвакуация? — А потом добавила: — Где мой альбом?

Ей ответила военфельдшер Лера, которая в этот момент перебинтовывала голову матросу в чёрном бушлате:

— Долго же ты спала!

Закрепив повязку, Лера отрезала ножницами концы бинта и подошла к её кровати. Она положила Ларисе на лоб прохладную руку, пахнущую йодом:

— Похоже, жар спал. — Потом Лера присела на краешек кровати и объяснила: — Ты не в эвакуации, а в санитарной палатке. Марина Александровна оставила тебя здесь, потому что ты была без сознания и могла умереть в дороге. Через несколько дней мы отправим тебя на Большую землю, и ты догонишь свой детский дом. — Она немного помолчала и спросила: — Ты помнишь, что случилось?

Лариса задумалась, а потом кивнула:

— Помню. Я потеряла рюкзак. Там был альбом. Наташин альбом, понимаете?

Она заволновалась, но Лера предупредительно погладила её по плечу:

— Не беспокойся, вот твой рюкзак — под койкой лежит.

Лёгким движением Лера вытянула за лямку тощий вещевой мешок и положила его Ларисе на живот:

— Твой?

— Мой!