Мера бытия

— Хлеб! — прорезал пространство короткий женский не то плач, не то всхлип.

— Хлеб! Хлеб! — на разные голоса откликнулась очередь, приходя в движение.

Протянув руки, люди шли вперёд как слепые, сталкиваясь и падая на колени. Мальчишка в коротком пальтишке первым оказался около буханки, но под прицелом десятков глаз остался стоять, руки по швам, только текли слёзы по щекам.

— Хлеб! Много хлеба! Целый грузовик.

Вместе со всеми Катя тоже сделала шаг вперёд, не видя перед собой ничего, кроме россыпи хлебного богатства.

Женщина рядом с ней, рывком сорвав варежки, смотрела на свои дрожащие пальцы, словно заклиная их скорее схватить буханку, прижать к себе, спрятать под полу пальто.

— Хлеб! — плыл стон, прокатываясь от человека к человеку.

Несколько мгновений длилось оцепенение, а потом мальчишка рывком поднял буханку, покачал на ладонях, как ребёнка, и отнёс к порогу магазина.

Один за другим люди стали поднимать хлеб и складывать его в общую кучу.

Две буханки Катя достала из-под фургона и бережно положила на верх хлебной пирамиды.

Девушка, похожая на Олю, протянула ей руку:

— Держись.

Холод пальцев девушки Катя чувствовала даже сквозь варежку. Встав в хоровод вокруг хлеба, люди крепко взялись за руки.

В спину бил ледяной ветер, с неба сыпался снег, не тая на остуженных лицах, но все стояли до тех пор, пока не подошло время открытия магазина и продавцы стали заносить хлеб на полки.

Уходя, Катя повернулась к девушке:

— Скажи, как тебя зовут?

Не удивившись вопросу, та улыбнулась:

— Оля.

— Я так и знала.

Катя кивнула, хотя очень хотелось закричать:

«Олька, подружка, где ты? Ау!»

* * *

Собираясь в рейс, Сергей с досадой обнаружил, что портянки не успели просохнуть. Он страдальчески наморщил нос: опять придётся терпеть на ногах волглую сырость, которая к концу рейса превратится в ледяной компресс. Один шофёр из их звена отморозил пальцы вплоть до ампутации, но, пролежав в госпитале всего несколько дней, снова сел за руль.

В промежутках между рейсами шофёры приспособились сушить портянки и валенки под капотом, на растяжке, где крепится радиатор. Шутили: «Моя машина — моя цыганская кибитка». В кабине спали, в кабине ели, в кабине писали письма.

Перемотав портянки, Сергей едва успел сунуть ноги в валенки, как услышал учтивый стук в дверцу:

— Товарищ Медянов, можно к вам заглянуть на минуточку?

Он не успел сказать «нет», когда в кабину взобралась учётчица Манюня с кокетливой чёлкой, завитой мелкими локонами.

«И когда только время на причёску находит?» — подумал Сергей, глядя в круглощёкое лицо с носом-пуговкой.

Манюне недавно исполнилось двадцать лет, и не было дня, чтобы она не забежала к Сергею переброситься парой слов или узнать, как дела на том берегу. Назойливое Манюнино внимание тяготило, да и ребята подшучивали, но выставить девушку рука не поднималась, потому что Манюня взирала на него с восторженностью, словно он был по меньшей мере тенором Лемешевым или артистом Крючковым.

Так и закрепилась за ним шутливая кличка «Манюнин жених», которую никто не принимал всерьёз, кроме Манюни.

Знакомство их началось с трагического эпизода, когда Манюню по какой-то надобности занесло на верхний ярус складских полок. Потом ребята говорили, что Манюня специально залезла на верхотуру, чтобы её спас прекрасный принц в промасленной фуфайке.

Но Сергей знал, что это не так. Когда он в тот день зашёл на склад, то увидел на полу рассыпавшуюся деревянную лестницу и услышал тоненькое подвывание, похожее на щенячий визг. Звук шёл сверху, и Сергей, задрав голову, обошёл склад, остановившись под портретом Сталина, откуда был наибольший обзор, словно вождь решил лично наблюдать за погрузкой и отгрузкой.

Вой прекратился. Решив, что ему почудилось, Сергей двинул в сторону грузчиков, переваливающих в кузов мешки с зерном, и тут снова кто-то заплакал.

На этот раз он смог определить направление звука. Мало того, под потолком появились ноги, обутые в щегольские хромовые сапоги. Они беспомощно елозили по нестроганым доскам, ещё пахнущим смолой и лесом.

Сдвинув на затылок ушанку, он позвал:

— Эй, кто там плачет?

Всхлипывание затихло, и с полки свесилась растрёпанная девичья голова.

— Я плачу.

Девчушка, распластавшаяся на полке, выглядела очень молоденькой, симпатичной и несчастной.

— Что ты там делаешь? — с удивлением спросил Сергей.

Девушка прикусила дрожащую губу:

— Слезть не могу. Видишь, лестница упала.

— Да мало того, что упала, так ещё и развалилась.

Его сообщение вызвало новый взрыв плача.

Спокойно смотреть на девичье горе Сергей не смог, а потому сбегал в машину за инструментом и наскоро сколотил вывалившиеся ступени, закрепив стыки металлическими хомутами из консервной банки.

— Давай слезай, я поддержу.

Девушка вспыхнула от возмущения:

— Ишь какой ловкий: «поддержу»! Не видишь, что я в юбке? Лучше отвернись — знаю я вас, шоферню.

— Могу вообще уйти, — обиделся Сергей, круто разворачиваясь, — к тому же моя очередь на погрузку подходит. Сама слезай.

— Нет, не уходи!