Мемуары. Переписка. Эссе

Сегодня был в университете, в котором когда-то учился Языков — стены его прославлены далеко за пределами этой крохотной страны[220]. Говорил с профессорами и студентами — интересно.

Мне сегодня 25 лет. Много! Подарком — присвоили капитана. Нацепил большую медведицу на погоны[221]. Что толку, раз поручик Лермонтов до сих пор старше меня в воинском чине. Ну, ладно. Целую тебя. Пиши, мой милый.

Твой Сергей

№ 5. Д. Самойлов — С. Наровчатову

Без даты

Дорогой Сергей! Поздравляю от души с двадцатипятилетием и с капитаном. Думаю, что наши первые четверть века, «первоначальное накопление», прошли так, как надо. Счастлив чувствовать по твоим письмам, что время и пространство не поколебали нашего прежнего прекрасного единодушия.

Что касается моего замечания о «формулировочной» поэзии, ты понял его совершенно правильно.

Формулировка эта не опошление стиха, а классическая точность поэтической мысли и поэтического выражения. Мы пришли бы к декадансу с другой стороны, если бы воспринимали поэзию как нечто аформальное. Но форма есть форма поэтической мысли, т. е. форма прекрасного. То, что мы называем новой классической литературой или новым Ренессансом, сможет быть создано только, если мы пойдем от новизны содержания или, точнее, попытаемся создать в литературе новый тип человека, который — я уверен — уже существует, новую этическую формацию.

Я уже писал тебе, что мною разработаны главные положения эстетики, которая претендует быть новой. Но это слишком большой разговор. Я сознательно откладываю его до встречи.

Хочу сказать пару слов о терминах. Будем ли мы называть себя классиками или возрожденцами? Оба термина глубоко условны. Мы — классики только в том смысле, что идем не от разрушения, не от нигилизма, а от утверждения. Мы похожи на людей Ренессанса лишь относительно, лишь внешними чертами биографии. Дело в том, что содержание нашего утверждения и содержание наших биографий глубоко отлично от всех предшествующих эпох. Мы впервые можем говорить о том, что наша этика равнозначна нашей эстетике — и еще интереснее — эстетика равнозначна политике.

В моем бытии не произошло никаких изменений. Нахожусь в Польше, в одном городке, и тоже мог бы пересказать тебе много забавного. Встречаюсь с Левкой Безыменским[222]. Он тоже — капитан. Моя деятельность связана с постоянными поездками. Исколесил на «виллисе» половину Речи Посполитой. Сам управляю мотоциклом и машиной.

Со времени своего пребывания здесь отослал в Москву для сохранности стихов сорок[223]. О качестве не сужу, ибо утерял способность судить свои стихи из-за трехлетнего отсутствия людей, которым можно было бы прочитать их. В основном они мне не нравятся.

Вот и все пока.

Жду твоих писем, дорогой. Они для меня как воздух.

Целую тебя и обнимаю.

Твой Д.

№ 6. С. Наровчатов — Д. Cамойлову

29. X.44

Родной мой! Сердечно благодарю за поздравления — они мне не менее дороги самого повода. М. б., судьба сведет нас скорее, чем нам думалось, — я нахожусь сейчас рядом с тобой. Читаешь ли ты «Фронтовую правду»? А если попадается тебе «Отважный воин»[224] — ты разыщешь меня в редакции. Это письмо, я думаю, быстро дойдет до тебя, и мы сможем разыскать друг друга, если только ты не на юге Речи Посполитой. Совсем рядом со мной находится Женька Агранович[225], работающий сотрудником дивгазеты. Координаты его я узнал и думаю свидеться с ним. Невозможное становится возможным… получил письмо от Бориса Слуцкого сентябрьское — из Болгарии. Мишка Луконин[226] — в Венгрии. Все ребята теперь кочуют по заграницам — сбылись самые романтические тосты, из всех произносившихся нами. Из Киева пишет мне П. Воронько[227]. Он продолжает идти в гору, занимая ведущее положение среди украинской поэтической молодежи. Он принят в члены ССП, избран пред-ом [председателем] правления Клуба украинских писателей, работает в редколлегии всеукраинского журнала. Из Москвы доходят редкие письма. Литинститут невредимым прошел очередное хождение по мукам, его снова собирались разогнать и снова пощадили, изгнав лишь Федосеева с директорского поста[228].

Борис пишет о 3-х послевоенных вариантах для нас — литературная полифония, вторая профессия, письмо в бутылке (Павловское «Стихи. Как сердце, в запыленный ящик»[229]). Сам он, судя по всему, склоняется ко 2-му — тютчевскому. Что касается меня, то целиком отметая третий вариант, я, видимо, выберу Мартин-Иденовский — 2–3 года яростной работы ради решительного наступления. М. п. [между прочим], буду заниматься не только стихами и — этим я не отмежевываюсь от первого — полифонического — варианта.

С твоими определениями и выводами я целиком согласен. Чертовски хотелось бы ознакомиться с твоей эстетикой — судя по всему, это готовое наше credo.

Стихов пишу мало и страшно досадую на себя за это. Хотел сделать сборник о Северной Руси — написал около 10 стихотворений, но дальше дело застопорилось. Лезут строки про иные страны и иные дороги.