Мемуары. Переписка. Эссе

Стихов пишу мало и без всяких честолюбивых мыслей — пишу, когда пишется. Десятка два отослал домой, и они случайно попали к старику Эренбургу. Пишут, что он заинтересовался и написал мне письмо, которого я еще не получил.

Печататься сейчас не думаю, ибо не в силах исправить ни одной строчки. Не оставляю мысли о романе[213], хотя и сознаю трудности его создания.

Думал о твоих тактических ходах. Я уже писал, что не имею ничего против единого фронта с Симоновым, однако лишь в пределах тактических. Наше отличие от него настолько принципиально, что идейного сближения я не предвижу. Суть в том, что Симонов за Россией не видит Революции. Для нас Россия есть воплощение Революции.

Симонов хочет старенькие чувства дотащить до высот времени. В этом его теория «традиции». У нас же разговор о создании новой этической (она же эстетическая) традиции, где история лишь база, почва, а не предмет заимствований.

Вот моя точка зрения на предмет дружбы с Симоновым. Союз со стариками типа Эренбурга по мне гораздо благороднее. У тех была эпопея. А где она у Симонова? Он не глуп, не лишен вдохновения, которое приобретается в деле. Таковы и его очерки. Они написаны не ниже, чем в штабе дивизии.

С твоим мнением о Гудзенко согласен. Впрочем, все это до большого разговора. Надеюсь, что он будет.

Б. Слуцкий пишет мне изредка. В целом он смотрит на перспективы так же, как и мы.

Так что, может быть, нас будет «трое, горючих, донецких и адских»[214].

За сим целую очень крепко, дорогой. Пиши, хоть так же редко.

№ 4. С. Наровчатов — Д. Cамойлову

03. X.44

Дезька, родной мой!

Получил ответное на свое ленинградское письмо. Спорить не о чем — я согласен с тобой, но хотелось бы уточнить некоторые вопросы. Определяется ли в конечном счете ценность стихов удачной формулировкой, как пишешь ты? И что, собственно, понимать под формулировкой? Если принять буквально — то это, пожалуй, слишком узкое определение. Поэзия прежде всего образное мышление, а голая формулировка исключает образ, она в 99 случаях адекватна афоризму. Современная поэзия задыхается без образов — она вся сведена к голым формулировкам. Другое дело, что формулировки эти бедны и беспомощны. Они отталкивают своей стертостью. Пушкинский «Анчар» — развернутый образ. В нем же ты найдешь отточенные формулировки, в которых словно латинская медь звенит. На мой взгляд возрождение соврем[енного] стиха должно идти по двум линиям — отточенного и глубокого смыслового значения (как следствие создание формулировок постоянной и вневременной, б. м., ценности) и по второй — обрастание стиха живым мясом образов, сравнений, метафор — скелетообразность совр[еменного] стиха совершенно отталкивающа. Смысл стиха может быть формулирован не только афоризмом — «Анчар» свидетельствует об этом заново. Я думаю, что «формулировка» т. о. [таким образом] понятие более широкое, — оно включает все средства для передачи смысла стиха и усиления его. Но ты совершенно прав, говоря, что искусство для нас не «прекрасное изображение», но «изображение прекрасного». Народу сейчас не до побрякушек, он хочет осмыслить пережитое. И то, что еще предстоит пережить, — слепое следование канонам декаданса было бы для поэта анахронистичной бравадой. Я с большой охотой заменил бы понятие классики понятием нового ренессанса. Сама эта эпоха буйная. И полнокровная, ближе всего нашей, по многим линиям.

Определение ленинградцев, как изображенцев, в общем, верное. Ольга[215] — представляет другую крайность, и иной раз она мне кажется просто умным человеком, в силу условий пишущей стихи, а не публицистику. В свое время она могла бы быть Луизой Мишель[216] — сейчас же она ораторствует в рифмах. Дара истинно поэтского в ней мало, живая ткань стиха ей не подвластна.

Львовского я видел мельком — он на другой день должен был уезжать в Иран[217]. Я встретился с ним в Литинституте, назначил встречу на вечер, но он не пришел. Он рядовой, изменился мало — такой же тщедушный парень, улыбка та же (она мне чертовски нравится, с такой улыбкой надо «Гаргантюа» писать). Стихов он мне не читал, но мне их потом показали — слабовато. И что обиднее всего — он растерял технику за эти годы. Сарказм тоже стерся, появилась сентиментальность. Но я воздерживаюсь от окончательного суждения — стихов я видел мало. И они могли быть случайными.

От Льва Когана[218] никаких вестей с декабря 43 года. До этого он мне писал, по два письма в неделю. Потом это резко оборвалось. Последнее письмо говорило о боях, в которых он без перерыва и отдыха. Служил он комсоргом стрелк[ового] полка. Я послал запрос командиру части, но ответа не получил.

В Москве Изька Рабинович[219]. Он вернулся из Ташкента. С легкими у него, кажется, еще более ухудшилось.

У нас было стремительное и победоносное наступление. За неделю прошли всю Эстонию и спихнули немцев в море. Я был в самой гуще похода — дни были буйные и счастливые. Сейчас отдыхаем. Страна эта любопытная. Много можно рассказать. Есть и своя литература. Об их поэзии напишу как-нибудь особо.