Мемуары. Переписка. Эссе

Кривая стихов у меня шла так. В начале — густо печатал. В своей и во фронтовой насобачился — мог за полчаса любой строкаж на любую тему. Поэзия в них и не ночевала, разве что в отдельных строках. Разглядел опасность дисквалификации. Нашел мужество (!) отказаться и бросил писать для газеты. Сейчас участвую лишь прозой. Полгода ничего не писал, за исключением строк. Потом, мало-помалу — снова. С мая пишу много. С июня — каждый день и сейчас, как говорится, в форме. Пишется взапой. Бывают такие обостренные периоды, когда ходишь, словно с тебя шкуру заживо содрали, — все образами и строками и все остро и до неестественности оголенно переживаешь. Ты знаешь это по опыту. Пишу сейчас только лирику. Первую в жизни. Больше ничего не могу. Этому есть причины. У меня непредвиденное и большое — разрыв с Нинкой[203]. Это грустная штука, Дезька, как люди потеряли друг друга в письмах. Потом взрыв взаимного непонимания с обоюдными грубостями и обидами, о которых вспоминать тяжко. История сложная — тут перемешалось все. Нинке приходилось трудно — ребенок, заботы, безденежье. У девчонки потемнело в глазах — вот она, жизнь, а все остальное сказки. А я — носитель их. Я в ответ — лязгнул зубами, а зубы у меня натренированные и не против нее их пускать бы в ход. Но шли бои большого напряжения, и мне некогда было разбирать, откуда удар, и — ответил. Ответ был приговорного характера, примерно такой формы и тона, как мы когда-то разделывались со своими противниками. Произошло худшее — я ее окончательно убедил, что она такая и есть. Тут уж пошло Нинкино — чем хуже, тем лучше; такая да сама по себе и пр. Первые письма ее были очень обидны и злы. Тут — того хуже. Разрыв. Я прошел через все ступени — от скрежета зубовного до нынешнего. Мне очень больно ее терять — умную, нервную, тонкую, — и до сих пор не могу поверить в это. Я столько себя уверял, что не люблю ее, что наконец понял, что люблю ее до нелепостей. Она сейчас переживает этот скрежет зубовный, и не знаю что и как. Поздно уже. И все-таки не хочется верить. Это внешний пересказ фактов. А глубже — здесь все перемешалось. И не наша только в этом вина. Мы — сколок. Тем грустнее. Посылаю стихи — из них узнаешь, как все это обстояло. Их хвалят ленинградские поэты и литдеятели — от Прокофьева до Кара-Демура (литкритик, открывший Мартынова[204]), переписывают их. Но ты в них сам разберешься. Шлю те, которые первые под руку. Шли свои.

Дочь — великолепна. Получил ее фото. Ей уже год три месяца. Ольга Сергеевна. Здоровенная девка. Глаза как плошки, и — синие. Веселая и очень здоровенная.

Крепко целую тебя, мой милый. Желаю счастья и удач.

Уверен, что все у тебя будет хорошо.

Твой Сергей

P. S. Проза — тоже наша будет. В соседнем письме шлю литновости. Шли свои стихи. Я вначале написал лишь 8 строк, но потом решил дослать остальное. Шли много.