Мемуары. Переписка. Эссе

Многие стихи Давида Самойлова я запомнила с его голоса, и память сохранила из первых уст услышанный вариант. Так, в знаменитом стихотворении о поэте, Пестеле и Анне первоначально Пушкин утверждал: «В политике кто гений, тот злодей»[197]. В книге появилось иное: «На гения отыщется злодей…» Знаменательное разночтение!

Тогда, в Литве, или чуть позже Дезик весело поведал нам, как однажды ночью ему позвонил Маршак и сообщил: «Знаете, голубчик, на кого вы похожи? На Блейка!» Детский поэт-классик, сам того не ведая, приговорил нашего учителя к слепоте. «Бывают странные сближенья…»

Весной 65-го в Москву приехала из Вильнюса строгая редактриса однотомника Миколайтиса-Путинаса. У нее накопились претензии к переводчикам, в том числе и ко мне. Малейшее отклонение от оригинала (неизбежное при переводе рифмованных стихов) воспринималось ею как криминал. Очень не хотелось возвращаться к прошлогодней работе, тем более что у меня недавно родилась дочь — не до того было… Но редактриса настаивала, и Самойлов, будучи работодателем и человеком ответственным, нашел выход: привел ее ко мне. В мою очень большую, но единственную комнату, из которой ширмой была выгорожена детская.

Шутя и играя — такое впечатление оставляли многие его действия, — а на самом деле твердо и точно Давид Самойлович отмел необоснованные обвинения литовки, в упрощенной форме донес до меня обоснованные и кое-что с ходу исправил сам. Мне осталось совсем немного работы… А потом, к моему изумлению, попросился за ширму и поиграл с моей пятимесячной крохой, сказав с короткой задумчивостью:

— Таких маленьких я люблю больше всего…

Тогда я еще не знала, что скоро у него родится дочь Варя.

…Наша поездка в Минск, несомненно, была плодом больного бюрократического воображения. Сдернуть двух писателей с места (меня-то ладно, а вот Самойлова за что?!), оплатить проезд, гостиницу, суточные только для того, чтобы мы выступили, по полчаса каждый, перед библиотечными работниками то ли города, то ли области — загнанными тетками, к поэзии абсолютно индифферентными.

Отвыступав, Дезик пошучивал, пошучивал — и вдруг исчез. На весь день. А я так надеялась погулять с ним по Минску, пообщаться.

Появился он незадолго до вечера, такого же золотистого, как купленная мною на базаре связка белорусского лука, — в утешение себе и на радость оставленным домашним. Объявил, что подлец, потому что бросил меня одну. Но он был в таком сугубо мужском обществе, куда даму неудобно и повести.

Мы бродили по незнакомым улицам и болтали.

Самойлов был в духе и за словом в карман не лез. Об одном коллеге отозвался так:

— Раньше всех понял, что из этого свинства можно вырезать хороший кусок ветчины. И сделал это.

О Ярославе Смелякове:

— Мне бы такой талантище! Уж я бы им распорядился…

На мой вопрос, почему Ахматова недолюбливала Ахмадулину, но восхищалась стихами Г., Д. С. мгновенно нашелся:

— Потому что Ахмадулина красивая, а Г. — нет…

Вспоминал хлесткие ахматовские характеристики. Сложному пииту, снискавшему поздние лавры именно за туго поддающиеся дешифровке стихи, Анна Андреевна поставила диагноз: «Хорошо разыгранная мания преследования!»

Поэтессу моего поколения мягко пощекотала: «Она пишет, что она — зайчик. Вы представляете, чтобы Пушкин назвал себя зайчиком?»

Именно тогда Самойлов поделился со мной тем, что, как мне кажется, представляло для него некую бесплотную опору в этом движущемся, ненадежном, фата-морганном мире. Незадолго до окончания войны, в освобожденном городке, где стояли наши, ему гадала цыганка. И нагадала грозное, но по молодости его лет воспринятое легко: «Если ты не умрешь в ближайшие несколько суток, то будешь жить долго и у тебя будет много детей…» Кажется, на следующий же вечер, только он отошел за куревом от окна в глубь комнаты, стекло разлетелось вдребезги от шальной пули…[198]

Приближалось время ужина, и Дезик признался мне, что у него не осталось ни копейки. Нету даже на трамвай! У меня было сколько-то рублей. Я отдала их ему, чтобы в ресторане расплачивался учитель, а не ученица.

Кстати, слова «учитель», «ученик» (и даже «ученица») на разные лады варьируются в его стихах. У меня давно засело в памяти:

Пускай лукавый лавр примерит ученица
И, дурней веселя, гарцует ученик!

Можно было бы принять первую, довольно лестную строку на свой счет. Но тогда не отмахнешься и от другой самойловской сентенции:

Не верь ученикам,
Они испортят дело…[199]

Нет уж, не будем подставлять в поэтические уравнения с неизвестными живые имена.

…Итак, мы благополучно отужинали, сели в поезд и даже выспались на рублевом белье. Все вроде бы завершалось благополучно, Москва уже замаячила в окнах, и Давид Самойлович радостно предвкушал встречу с семьей и сыном Петей, который был в столь стремительном младенческом возрасте, что мог измениться даже за три дня.

Но дурное предчувствие томило меня.