Мемуары. Переписка. Эссе

Когда я читаю «Цыгановых», на меня веет Сережиным духом. Не столько от стихов, сколько от той многомерной, многокрасочной «другой жизни», что встает за поэмой.

Вдова Сергея познакомила меня с шуточным стихотворением, вписанным нашим учителем в книжку Николая Асеева, — подарок к Сережиному дню рождения. Дата под стихами: 30 августа 61-го года.

«Читай стихи, Серега,
Нам это не во вред.
И вскоре понемногу
Сам станешь ты поэт.
За книжицу заплатишь
Всего лишь жалкий грош —
Там рифмочку подхватишь,
Тут образ подберешь.
А там — победу празднуй,
Успехами кичась, —
Хороший или разный
Ты будешь среди нас…
Ты станешь важной штучкой,
Красив и басовит,
И сам товарищ Слуцкий
Тебя благословит.

А пока благословляю я, смиренный инок Д. Самойлов».

Вот тут можно ручаться: стишок никогда и нигде не печатался…

Переводческий семинар был задуман как мероприятие кратковременное. Для галочки. Однако по малоизученным законам взаимного притяжения просуществовал более трех лет: с конца 1959-го по 1963 год. Собирались не часто, но довольно регулярно. Сделали сообща два сборника стихов, вскоре вышедших в издательстве «Художественная литература»: «Заря над Кубой»[191] и «Поэзия гаучо»[192]. Зная нашу нужду, учителя, и в первую очередь Самойлов, подбрасывали нам и другую переводческую работенку. Для меня, например, «экзаменом» стал однотомник литовского классика Миколайтиса-Путинаса, выпущенный тогда издательством «Вага»[193].

Двое из нашего семинара, Юрий Вронский[194] и Натэлла Горская[195], стали признанными переводчиками. Рано ушла из жизни Дина Орловская, но вот чудо под стать стране бессмертной Алисы: недавно купила книжку Льюиса Кэрролла, изданную под грифом «Б-ка журнала “Юность”», — там есть и Динины переводы! Безвременно умер Сережа Поликарпов, автор многих книг. О Толе Якобсоне — речь впереди…

Когда у меня вышла первая книга стихов[196] и запахло приемом в Союз писателей, я, естественно, попросила одну из трех рекомендаций у Давида Самойловича. Дал он ее охотно, быстро, попутно вспомнив эпизод из своей биографии. Леонид Мартынов, к которому он когда-то обратился с подобной же просьбой, что-то буркнул в ответ. И это отдалило вступление в СП на годы.

За рекомендацией я поехала к Дезику домой. На площадь Борьбы. Впервые была у него в гостях и озиралась, как в лесу. Старомодная мебель стояла тесно. Над обеденным столом свисала антикварная лампа, которую с нигилизмом комсомольской юности я окрестила про себя «радостью металлоломщика». Под люстрой восседали близкие и гости, пили чай с конфетами. Я была немедленно, по-московски, приглашена к чаепитию, разговорена, обласкана.

В той же комнате на письменном столе лежали стихи Незвала. Некоторые подстрочники еще раньше Самойлов приносил на семинар, мы переводили их как на конкурс: кому лучше удастся втиснуть весьма туманный смысл в немыслимо строгую форму: сквозные рифмы, обязательные повторы…

— Вам не пишется, Давид Самойлович? — пожалела я его, представив себе, каково будет перелопатить всю эту пачку.

— Вообще-то пишется. Переводами я занялся, потому что денег нет.

По семинарской привычке я прочитала ему несколько новых стихотворений. Он задумался. Не спешил с приговором. Огрехи строк, конечно, были, но, видимо, не настолько очевидные, чтобы лихо, но с юмором, перемежая гнев и обаяние, как он делал это всегда, положить меня на обе лопатки. Что-то иное заботило учителя.

— Вам надо поскорей все это напечатать и начать писать по-другому, — вдруг сказал он.

На рекомендации в члены СП его мнение, впрочем, не отразилось. Она была составлена тут же, в тоне, который обязателен для бумаг такого рода: «зрелая», «достойна» и т. д., написана его рукой. Приемная комиссия принимала только рукописные рекомендации.

Осенью 63-го года мы ездили в Литву, участвовали в днях молодежной книги. Командировало нас издательство «Молодая гвардия». В бригаду входили Д. Самойлов, В. Осипов, С. Поликарпов, Л. Румарчук, я… Маршрут был: Вильнюс — Каунас — Шяуляй. Выступали перед интеллигенцией, рабочими, студентами, школьниками. Дезик держался с нами запанибрата. Вижу его глазами памяти в песочном пальто на фоне золотой литовской осени и карминно-огнистых исторических башен — безусого, еще без очков, всеми статями молодого. Молодого, как мы.

Стихи он читал тоже молодым, легким, гибким голосом, чьи модуляции передавали малейший поворот в развитии стиха: сюжетный или смысловой. К «поэтической эстраде», у которой уже появились закоренелые враги, относился… иногда казалось — всерьез, иногда — снисходительно. Но от выступлений не увиливал. Читал везде, куда звали. И столько, сколько просили.