Мегрэ в школе

И вновь Мегрэ показалось, что он уловил нюанс, какой-то пустячок, нечто такое субтильное, что невозможно выразить словами. Мальчик, конечно, не радовался, что его отца обвиняли в убийстве. Вероятно, ему было немного стыдно за то, что отец был в тюрьме. Но, может, это было малодушием? Не хотел ли он, пусть даже неосознанно, хотя бы немного дистанцироваться от своих родителей?

Мальчик сердился на них за то, что он не такой, как другие. Его родители тоже отличались от других, и вся деревня ополчилась на них.

Жан-Поль завидовал Марселю.

Может, он возводил на него напраслину?

В глубине души он, конечно, не поддался недоброжелательным чувствам. Это не было малодушием, во всяком случае, не только малодушием.

Не было ли это, напротив, определенной лояльностью ко всем остальным?

Жан-Полю представился случай опровергнуть показания Марселя, выставить его лжецом. Это было просто. Возможно, это казалось ему слишком простым, легкой победой?

Кроме того, надо было учитывать тот факт, что Жан-Полю не поверили бы. Право, кто в деревне поверил бы ему, если бы мальчик заявил: «Селье солгал. Мой отец не выходил из сарая. Я видел, как он вошел в дом, вышел оттуда, пересек двор. И в этот момент Марсель стоял у противоположного окна, откуда он не мог его видеть».

– Ты ничего не сказал матери?

– Нет.

– Она много плачет?

– Она не плачет.

Это было скверно. Мегрэ представлял себе атмосферу, царившую в доме в последние дни.

– Почему сегодня утром ты ушел из дома?

– Чтобы посмотреть.

– Посмотреть на Марселя?

– Возможно.

Возможно также, что мальчик, сам того не осознавая, захотел принять участие в жизни деревни?

– Вы расскажете об этом лейтенанту?

– Сначала мне надо встретиться с Марселем.

– Вы скажете ему, что обо всём узнали от меня?

– Ты предпочитаешь, чтобы он ни о чём не знал?

– Да.

В глубине души мальчик не потерял надежды быть когда-нибудь принятым в престижную группу, которую, по его мнению, образовывали Марсель, Жозеф и другие.

– Думаю, он скажет мне правду. Мне не придется упоминать о тебе. Другие ученики должны были видеть, около какого окна он стоял.

– Они шалили.

– Все?

– Кроме одной девочки, Луизы Бонкёр.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать.

– Она не шалит, как другие?

– Нет.

– Ты думаешь, что она смотрела на Марселя?

Впервые Мегрэ заметил, что лицо мальчика покраснело, особенно уши.

– Она всегда на него смотрит, –  пробормотал он.

Возможно, девочка была влюблена в сына жестянщика и поэтому не стала опровергать его показания. Хотя, возможно, просто не обратила внимания, у какого именно окна он стоял. Марсель утверждал, что стоял около окна. Его приятелям было все равно, о каком окне шла речь.

– Пора возвращаться в деревню.

– Будет лучше, если я не пойду с вами.

– Ты хочешь пойти первым?

– Да. Вы уверены, что ничего не скажете Марселю?

Мегрэ кивнул головой. Немного поколебавшись, мальчик дотронулся до своей кепки и зашагал в сторону лугов, потом пустился бегом.

Комиссар, оказавшийся наконец на берегу моря, даже не смотрел на него. Он провожал глазами маленькую фигурку, удалявшуюся по дороге.

Мегрэ тоже пустился в путь, потом остановился, чтобы набить трубку, высморкался, пробормотал что-то неразборчивое. Те, кто увидел бы, как Мегрэ медленно идет по дороге, наверняка спрашивали бы себя, почему он так часто кивает головой.

Когда комиссар добрался до кладбища, могильщики уже засыпали желтоватой землей гроб Леони Бирар, могилу которой можно было узнать издалека по свежим цветам и венкам.

7 Всепрощенчество доктора

Женщины, кроме тех немногих, что жили на отдаленных фермах, уже разошлись по домам и сняли черные платья и красивые туфли. Мужчины же остались. Как в ярмарочный день, многие вышли из таверны Луи и расположились на тротуаре и во дворе. Было видно, как они ставили бутылки на подоконники или на старый железный стол, провалявшийся всю зиму на улице.

По голосам, смеху, замедленным и неуверенным движениям было ясно, что они много выпили. Один мужчина, лица которого Мегрэ не видел, справлял нужду за изгородью.

Суетившаяся Тереза все же улучила момент, чтобы протянуть Мегрэ бутылку и стакан. Пройдя по залу, он услышал несколько разговоров одновременно и заметил на кухне доктора. Но в таверне было так много народа, что он не смог сразу к нему подойти.

– Никогда не подумал бы, что мы ее зароем в яму, –  говорил старик, качая головой.

Стариков было трое, приблизительно одного возраста. Всем им, несомненно, уже перевалило за семьдесят пять лет. В углу, где они стояли, на белой стене висел текст закона о распитии алкогольных напитков в общественных местах. Одетые в выходные черные костюмы и накрахмаленные рубашки, они держались более скованно, чем обычно, что придавало им некоторую торжественность.

Было забавно видеть, как глаза на их морщинистых лицах порой принимали наивное, почти детское выражение. У каждого в руке был стакан. Самый высокий из стариков, с пышными седыми волосами и шелковистыми усами, немного покачивался из стороны в сторону. Всякий раз, собираясь заговорить, он дотрагивался пальцем до плеча одного из собеседников.