Меч Лета

Я попытался представить себе, как коротаю вечность на этих полях. У Вальгаллы были свои плюсы, однако, насколько мне были известно, там не устраивали пикников и не перебрасывались пляжными мячами, а уж доброжелательным местом её точно не назовёшь. И всё-таки… я сомневался, что Фолькванг мне больше по душе.

– Значит, сюда попадает половина умерших достойной смертью, – вспомнил я. – А половина – в Вальгаллу. А как определяют, кому куда? Монетку бросают?

– На самом деле с монеткой было бы даже разумнее.

– Но я пытался попасть в Нидавеллир. Как мы очутились здесь?

Блитцен тяжело уставился на дворец на холме:

– Ты искал самый лучший путь, чтобы выполнить наш квест. И этот путь, как оказалось, лежит через Фолькванг. К сожалению, я догадываюсь, почему. Давай-ка пойдём и засвидетельствуем своё почтение, пока у меня терпение не лопнуло.

Когда мы подошли к воротам дворца, до меня дошло, что Сессрумнир не просто смахивает на опрокинутый корабль. Это и есть корабль, лежащий кверху килем. Высокие окна вдоль стены оказались отверстиями для вёсел. Наклонные стены-борта были сделаны из золотых плашек, скреплённых серебряными гвоздями. А длинный козырёк над главным входом вполне сошёл бы за трап.

– А почему дворец – корабль? – спросил я.

– Что? – Блитцен нервно теребил гвоздику в петлице. – А! Ну, это не так уж и необычно. Твои предки-викинги частенько переоборудовали перевёрнутые корабли в полезные здания. А Сессрумнир, когда начнётся Рагнарёк, просто перевернут, и – вуаля! Получится судно, достаточно большое, чтобы все войны Фолькванга могли разместиться на нём и с шиком поплыть навстречу гибели. Прямо как сейчас мы с тобой.

И он провёл меня внутрь.

Я ожидал, что там будет сумрачно, как в корабельном трюме, но «чертог, вмещающий много сидений» больше смахивал на собор. Потолок уходил ввысь до самого киля. Ровные косые лучи света из окон рассекали воздух. Всё пространство внутри занимал один огромный зал – никаких закутков или отсеков. Зато тут группками были расставлены диванчики и уютные кресла, разложены подушки и развешаны гамаки, большей частью занятые храпящими воинами. Оставалось только надеяться, что полмиллиона обитателей Фолькванга не испытывают неприязни друг к другу, потому что уединиться тут было решительно негде. Верный себе, я первым делом озадачился, где ж тут у них удобства.

Посреди зала тянулся проход, застланный персидскими коврами и обставленный светильниками в виде золотистых шаров на подставках. А в конце прохода на возвышении стоял золотой трон.

Блитцен двинулся по проходу прямо к трону, не обращая внимания на крики со всех сторон:

– Чувак!

– Как жизнь, гномище?

– С возвращением!

«С возвращением»?

В очаге перед троном уютно потрескивал огонь. Тут и там на полу блестели горки драгоценностей, словно их смели метлой как сор. Слева и справа от ступеней, ведущих на возвышение, сидели те самые котики. То есть трёхцветные кошки размером с саблезубого тигра.

Трон был вырезан из дерева, столь же мягкого и маслянистого, как здешний свет – возможно, из липы. На спинке его висел плащ из пушистых перьев, похожих на перья на брюхе у сокола. А на сиденье сидела самая красивая из всех женщин, которых я видел.

На вид ей было около двадцати, и её окружало золотистое сияние, при виде которого я наконец понял, что имел в виду Блитцен, когда сказал, что свет, льющийся здесь с небес, «не нормальный». Всё в Фолькванге было таким тёплым и ярким не благодаря солнцу, а благодаря силе этой женщины.

Её светлые волосы были заплетены в косу. Белый топ с единственной бретелькой вокруг шеи оставлял на виду загорелые плечи и гладкий живот. На золотом поясе-тесьме на юбке длиной до колен висел нож в ножнах и связка ключей. А на шее у женщины красовалось удивительное ожерелье: кружевной воротник из золота, похожий на миниатюрную сеть Ран, только вместо автомобильных колпаков и душ утопленников там были рубины и бриллианты.

Взгляд голубых глаз богини приковал меня к месту. Когда она улыбнулась, меня окатило жаркой волной, от ушей до пяток. Я готов был на что угодно, лишь бы она мне улыбалась. Скажи она мне прыгнуть с Мирового Древа в бездну – прыгнул бы не раздумывая.

Я вспомнил, как изображали эту женщину иллюстрации в моей детской книжке про мифы и легенды, – и ужаснулся тому, как нелепо художник пытался передать её красоту.

«Богиня любви была прехорошенькой! И у неё были котики!»

Я преклонил колени перед своей тётей, сестрой-близнецом отца:

– Фрейя…

– Магнус, дорогой мой… – произнесла она. – Как приятно наконец-то познакомиться с тобой. – И повернулась к Блитцену, который угрюмо таращился себе под ноги. – А как твои дела, Блитцен?

Он вздохнул:

– Нормально, мам.

Глава 39. Фрейя прехорошенькая! И у неё котики!

– МАМ?! – Я так обалдел, что сам не понял, произнёс это вслух или только подумал. – Погодите-ка… Эй, Блитцен, ты сказал «мам»?!

Блитцен пнул меня в лодыжку.

Фрейя по-прежнему улыбалась:

– Мой сын не сказал тебе, да? Он такой скромный… Блитцен, милый, чудесно выглядишь, но ты не мог бы поправить воротник?