Меч и его Эсквайр

– Наследное же право его высочества не является столь же неоспоримым и непреложным: в данном споре он выступает как простой дворянин, пусть и высокого ранга. Поэтому, принимая вызов на суд чести или даже на суд высших сил, господин наш Ортос тем самым дает согласие не на одну лишь свою гибель, только в некоей степени вероятную, но и на совершенно неизбежный позор своего антагониста. Участь же последнего нимало не зависит от того, признает ли Бог его правоту, ибо в данном случае Бог вынужден будет взять в десницу Свою неподобающее Ему орудие. Усугубляет вину сего орудия еще и то, что именуется на языке правосудия кровной связью первой череды, или ступени.

– Сьер Энгерран, вы не можете сказать просто и кратко, чтобы уж последний недоумок среди нас понял? – спросил Моргэйн, дождавшись, когда тот вынужден будет сделать паузу для того, чтобы набрать воздуха в хилую цыплячью грудь. – Мы с отцом неплохо изучили законы, которые касаются нас непосредственно.

Тот нисколько не обиделся.

– Говоря языком простонародья, королю ничего не сделается, кроме раны и относительно лёгкой смерти, – покачав головой, ответил тот. – А вот покусителю грозит жесткое профессиональное дознание и таковая же профессиональная, сиречь квалифицированная, казнь. Двойная: как цареубийце… и как убийце родного отца, что ещё менее может быть прощено.

– Благодарю вас, – Моргэйн поклонился без тени насмешки. – Это меня вполне устраивает, если мы добьемся результата. Цена вроде не так высока. Вот моя перчатка, отец. Левая. Как-то я отвык их носить – еще в Ас-Сахре началось. А еще и покойный Фрейр надо мною трунил, что, дескать, белоручку на море узнают по свежим мозолям. Возьмешь, твое величество?

«Его подарок», угадал я мысленное продолжение этих слов.

Ортос чуть покраснел и буквально вырвал из протянутой руки изящную вещицу из плотной замши.

– Только не пеняй на меня Всевышнему, малыш, – процедил он сквозь зубы, стискивая пальцами замшу в комок.

– За что? Ставки меня устраивают. (Господи боже правый, мелькнуло у меня в мыслях, он же не только марабут, он избранный, федави , их обучают бросать в чашу всё, что имеют, – ради одной заветной цели.)

– Когда начнем?

– Как вам будет угодно, батюшка.

– Сейчас. Только прикажи, чтоб тебе другой меч дали. Простой и мёртвый .

Мёртв был и я – после того обмена репликами.

Моргэйн снял Торстенгаля с плеча и отдал куда-то за ряды. Сказал просто:

– Пусть кто-нибудь из королевских офицеров отыщет нам с Его Величеством два одинаковых клинка. Ему тоже не к лицу марать о меня сам великий Кларент.

Неужели он прав, подумал я, и король намеренно взял себе освященное оружие, чтобы… отдать? Какая ересь.

Тем временем кто-то протянул обоим рукоятью вперед парные офицерские мечи – прямые, на одну руку и в совершенно одинаковых ножнах. Такие, бывало, делали на заказ для «обоеруких» бойцов старой закалки, которые рубили одинаково хорошо и на правую, и на левую сторону. Они приняли – каждый свое оружие. И тотчас, как по команде, задвигались ряды: Люди Моря узким полукругом выстроились перед нашими бойцами, а те сходно перекрыли ба-нэсхин доступ к центру поля, став как могли плотно и сцепив руки.

Они спешились и вошли в круг. Разделись до рубах. Чёрные. Вошли в круг… Мой сын. Мой внук. Семя Хельмута.

Сначала оба прощупывали друг друга, испытывали чужое для обоих железо. Потом Орт ударил – нехотя, будто не ожидая, что из этого будет прок. Моргэйн парировал – также неторопливо. И отдал удар. И еще: двойной удар – двойной отклик на него.

…Потом сразу началось такое, что ничей глаз уже не мог уловить, когда лезвие или острие удается отбить, а когда оно касается нагой плоти. Когда нас обучали искусству владеть скимитаром, то предупреждали: «Не позволяйте ему совершить с вами то, что вы хотите сделать им самим», Но в этом была неправда. Если хочешь победы – отдайся своему оружию всецело, как это делают одержимые боем. А плата за безумие подождет….

Они кружат, как два кречета в небе, и обмениваются ударами. Что становятся всё яростнее. Кто-то из них пролил малую кровь – или оба. Не видно на ткани – лишь на запястьях, на обнаженной шее. На лицах, излучающих прежнюю ярость.

…На груди короля, сорочка которого распахнулась от ярости последнего, безрассудного выпада, нацеленного в грудь сына и попавшего чуть пониже левой ключицы.

И оба падают в талый снег, в растоптанную грязь: Ортос ничком, Мор, на долю мига застыв в недоумении, – плашмя. Меч покачивается в ране, как пестик чудовищного тёмного цветка.

… В своих потомках .

К ним бросились со всех ног и со всех сторон, но тут Эстрелья, по-прежнему стискивая мою руку и подняв свою ладонью вперед, ринулась к поверженным телам:

– Моё право!

За ней – Фалассо.

– Право!

Библис. Бельгарда. Выпрямились и прикрыли павших собой. Они-то откуда взялись?

И посреди четырех буйных стихий – две непреклонных стальных фигуры. Торригаль и Стелламарис.

– Право королей.

И уже тише. Это Эстрелья: