Меч и его Эсквайр

Кстати сказать, чтобы передвигать бочку, не надобно было такой уж особенной силы: по всему низу шли забавные шаровидные колесики. Хотя всё равно впечатляло. И то, что Эстрелья, как и прежде, ловко высвобождала мои кости из браслетов – тоже. В перерыве между визитами я пробовал сделать то же, но не выходило: застревал.

Когда Эстрелья с Фалассо со мной покончили, Хельмутова внучка вдруг произнесла:

– Сьер Арман, вы не против разделить с нами трапезу? Мы обеспечили кое-что сверх.

Любопытно, откажи я – послушали бы они меня или нет?

Большой зал, куда меня, кстати, почти не запускали, был в этом особняке вполне достойный: со старинными обоями плотного рисунчатого шелка, темными зеркалами, которые почти ничего не отражали от старости, и одряхлевшими ткаными гобеленами, на которых были изображены чьи-то давно усопшие предки. На скатерти длиннейшего стола посреди четырех кувертов одиноко высился фарфоровый супник с уполовником.

Мы расселись не по чинам: я между моими дамами. Эстрелья стала разливать вкусно пахнущую похлебку.

– А кто четвертый? – спросил я, хотя мне было не так уж интересно.

– Тот, кто слушает, – ответила она.

Что имелось в виду – скрытые за зеркалами тайники? Призраки былых кавалеров? Я не понял. Рыбное варево было каким-то особенно густым и пряным, вино – хмельным и ароматным, а жаркое из совершенно непонятного мяса прямо таяло во рту. И хотя я по старости лет почти запретил себе животную пищу, отказываться не посмел. Или не захотел.

– Теперь я непонятно когда приду, – сказала Эстрелья, когда мы прощались. – Дела не отменишь. А вы пока подумайте. Не над чем, а вообще и в частности, как у вас во Фрайбурге говорят. И помните, что не все вести идут от губ к уху, некоторые – от сердца к сердцу, а иные – и от плоти через иную плоть.

… Тем же вечером…

Нет, той же ночью. Оттого что время снова было непонятным, а тьма – непроглядной.

Я проснулся от упругой тяжести на моей груди и открыл глаза.

Нагая Морская Всадница. Фалассо? На черной коже белки глаз, хищные зубки, даже ногти фосфоресцируют, даже лунные волосы – такой невероятной длины, что ниспадают на мое ложе и стекают по нему на пол, – испускают сияние. Нет, эти пряди скорее черны цветом, только поверх него ложится голубоватый лунный свет, отраженный от воды, пропущенный сквозь облака, сквозь тяжкие ритмические вздохи за окном: «А-ахх…А-ахх…»

– Твои скрученные косы – точно вожжи для ба-фарха, Ситалхо, – говорят мои губы. Странные звуки: первый больше похож на Т, Ф и яростный свист ветра над песками, второй – на шипение рассерженной змеи, что протаскивает свое узкое тело сквозь расщелину. Даже Л жужжит, гудит шмелем над шапочкой розоватого клевера. Медовые клеверные луга – это в узких глубоких долинах, там, где скалы круто обрываются в большую воду и приходится либо плыть, либо карабкаться.

– В долинах? А внутри моей долины ты карабкаешься или плывешь?

– Всё сразу, Ситалхо.

Она сидит на моих чреслах, поигрывает стройными бедрами. Ягодицы ее – два гладких камня, нагретых прибрежным солнцем. Девственный живот с круглым ротиком пупка посредине – точно каменная плита. Соски – пара круглых карих глаз с черными смешливыми зрачками.

– Скажи еще про мои волосы.

– Когда ты распускаешь и встряхиваешь ими, они хлещут мою кожу, словно тугие струи дождя – морскую гладь.

– Красиво. А теперь говори про губы.

– Они как грозовой бархат над тугой океанской волной. Точно коралловое кольцо вокруг Острова Блаженных.

– Ты хвалишь те или эти?

– И те, и другие. Те, какими ты не говоришь… или те, какими говоришь слишком красноречиво.

– Хочешь, я поцелую тебя ими?

– Ты уже целуешь. Слишком сладко… Слишком крепко – до боли и помрачения. Яхья знал. Учил меня. Он в самом деле был наполовину из ваших?

– Не совсем. Когда мать и отец – из двух разных народов, отпрыски никогда не делят родительское достояние на равные части. Но хватает и малой части моря в жилах, чтобы Народ Суши тебя возненавидел.

– Он не хотел и не имел ребенка от меня, да и я был слишком мальчишкой для подобных вещей.

– У мужчин такое редко получается.

Обоюдный смешок. Это я смеюсь или…

– Ситалхо. Ты от меня тоже никого не получишь.

– Почему?

– Знаю. Одной любви мало. Нам, семени Хельма ал-Вестфи, нужна беда на нашу голову. Хотя бы нарочно поранить себя.

– Как твой отец? Я не хочу такого. Лучше любить нежно… Медленно….

За стеной: «Аххх…. А-аххх….» Шелест, переходит в гул, гул – в грохот, грохот – в прерывистые блаженные стоны.

– Ты пойдешь со мной вглубь моей страны, Ситалхо?

– Нет, я же сказала. Я получу от тебя… Нет, если я получу… Все равно: нужно кому-то оставаться с ба-фархами.

– Никто из ваших со мной не пойдет.

– А зачем? Нас много и здесь, и там. Мы будем всё время встречать тебя на твоей дороге, властитель Моргэйн. Иная коса – от конца до начала – плетётся из всё большего множества прядей.

Знак XV. Филипп Родаков. Рутения

– Ни фига я мирок породил, – сказал я Тору. – Только не внушай мне, что тут обошлось без чародейства и волшебства. Не поверю.