Меч и его Эсквайр

Укрепленный город на первый взгляд показался мне почти прежним. Те же крутые подъемы и широкие каменные ступени, что мешали всадникам и повозкам, отчего внутрь стен входили по преимуществу пешком или восседая в паланкинах. Стражники, проверяя наши документы, любезно объяснили мне, что теперь здесь находится королевская резиденция, казармы Ортовых гвардейцев, а также особняки самых приближенных к нему лиц. Оттого и врата укрепили и сделали тройными.

Внутри Вробургской цитадели на месте привычных мне ярких сезонных цветов господствовали одни военные краски. Флаги, стяги и вымпелы, узкие раздвоенные косицы – флажки отрядов морской пехоты, гербы на плащах, щитах и фасадах, шнуры, аксельбанты и веревки через плечо. Из-за всего этого нам пришлось петлять и плутать, ища объездных путей, и я кстати полюбовался через щель между домами на памятную мне главную площадь. Арена наших с Хельмом трудов была превращена в амфитеатр с дубовыми скамьями, что были намертво закреплены на земле. Посередине было некое возвышение наподобие древней румийской схены для актеров, из чего я заключил, что тут есть кому продолжить весь букет старинных традиций.

Ближе к концу дня мы расположились в специальном гостевом доме для королевских гостей и чужеземных посланцев и тут же выгрузили свое имущество. Почти всех моих сопровождающих и добрую половину лошадей я отправил назад, оставив себе лишь двоих старинных – то ли слуг, то ли помощников. И дал о себе знать королю – хотя это было скорее данью вежливости. Король и так был осведомлен.

Он принял меня через неделю – как раз были официальные то ли проводы рекрутов, то ли представления вестфольдских и готийских дипломатов. Королева Библис там не присутствовала: в кулуарах говорили, что не отходит от дочки, которой последнее время сильно нездоровится. Бледная немочь, похоже.

Ортосу вовсю шел пятый десяток: по-нашему – муж в полном расцвете сил, да и семя Хельмута должно было сказаться. Однако он выглядел едва ли не моим ровесником: уже не тонок, а просто худ, движения ломкие, как прошлогодняя ветка, щеки впали, глаза, по-прежнему сохраняющие молодой азарт, слегка повыцвели. Словом, сдал позиции он изрядно. На людях мы обменялись малозначащими любезностями, но уже прощаясь со всеми, он показал мне глазами: жди.

В самом деле, почти тотчас же после исхода публики подошел его камердинер (никак не Фрейр, тот явно поднялся повыше) и сообщил, что их величество переоделись в домашнее и ждут меня.

Когда меня привели, Ортос ходил взад-вперед по своим малым покоям, облаченный в теплую распашную камизу скондийского покроя.

– Дэди Арм, рад тебя видеть.

Я молча кивнул и поклонился. И тут он с ходу спросил:

– Ты можешь дедовой властью и отцовским именем урезонить мою жену вместе с ее сыном?

Бахиру? В чем дело? О ней самой я услыхал впервые.

– Разве моя дочь…

– Мы разъехались, это неофициально, разумеется. Она безвыездно живет во Фрайбурге и через день наведывается в свою отчину. Ну, своего милого сынка. Заправская аббатиса и мою дочь на тот же путь наставляет. Принцессу Бельгарду. Тебе ничего такое имя не напомнило – когда мы огласили нашу радость по поводу ребенка в официальном извещении?

– Начальная буква Б, как у Дочерей Энунны – я кивнул. – Но и старинное вестфольдское имя.

– Они обе против меня и заодно с монахами-рыболюбами. Не какими-нибудь придворными и городскими – с отпетой деревенщиной.

– Тебе это не по нраву? – ответил я суховато. – Что и монахи, и твои женщины стремятся к простоте?

Рыболюбы. Меткое словцо, стоило бы перенять или хотя бы принять к сведению. Ох, кажется, оно имеет в виду не заурядную пятничную диету, а кое-что иное…

– К северному готийскому побережью они стремятся, – с досадой проговорил Ортос. – Учредить полный мир. Возвести дамбы, насыпать перед ними гальки, песка и плодородной земли, а сзади – углубить дно, устроить причалы и гавани. Ихние многопудовые лошадки, видите ли, на берег выпрыгивают и оттуда уйти не умеют – а шкура через сутки насмерть пересыхает. Десять человек… то есть этих ба-инсанов… еле с сухого места на катках двигают.

– Ихние? Чьи именно? Ваше величество, выражайтесь яснее.

– С тобой? Да ты и так понял всё – и куда больше.

Но объяснить соизволил. Как я и полагал, морское и заморское учение Моргэйна заключалось в том, что он должен был поладить со своими будущими вассалами – недаром его как бы причащали их крови и плоти. Вот он и поладил: через голову отца-зачинателя. Взял сторону Морских Людей, или, как говорят, их руку; нет чтобы им самим под эту руку подпасть. И желает – при полном согласии матери, а, возможно, и младшей сестры, – получить в лен ту часть готийского морского побережья, на которой привыкли садиться рутенские летуны. Она освобождена для них с запасом и по большей части вообще пустует, ибо для разгона и торможения колдовским агрегатам не нужно и двадцатой ее части. Да и местные жители из суеверия считают эту узкую каменистую полосу про́клятым местом. Надо же, сама себя вроде как ровняет!