Мать и сын

— А г-н Ван Кюйленбург? — осторожно прощупывал я. Женщина не смогла сразу представить себе человека, стоявшего за этим именем. — Из Розенбургской школы, — уточнил я.

— Нет, из нас никто в Розенбургской не учился, — оправдывающимся тоном сказала женщина. — Мы в Свеелинкскую ходили. Вот зять мой, тот да.

— Такой высокий, с бородой. Добродушный такой, — настаивал я. — Г-н Ван Кюйленбург.

— Погоди-ка, — пробормотала она. — Шляпу еще носил, остроконечную, с широченными полями.

— Это он. Старомодная такая шляпа, — я хотел сказать flambard, но вовремя передумал, — широкополая, да.

— Но он не здесь жил, — с некоторой укоризной поправила меня женщина. — В школу он всегда на велосипеде приезжал. Он жил… ах, да, на Рентгенстраат он жил, или на Фрауенхоферстраат, в общем, где-то там.

— Г-н Ван Кюйленбург, — уверенно заключил я.

— Он был немножко не такой, как все, — веско сказала она. — Про него всегда говорили, что в нем есть что-то такое артистическое.

— Г-н Ван Кюйленбург, — повторил я. — Жив он еще?

— Ей-богу, не знаю, — с сожалением объявила женщина. — Знаю только, что когда, значит, война была, он где-то за городом пытался на работу устроиться. Уехать хотел, в любом случае. Кто его знает, может, там с кормежкой получше было. Ну да, вот что точно могу сказать, так это то, что долго они в этой школе не продержались, ни один из них. Вечно там какие-то свары были.

— С главным? С директором? — поинтересовался я.

— Да, они все его терпеть не могли. Это был такой… как его, погоди-ка, что-то не припомнить мне… Потому что, когда война была…

— Г-н Ваартс? — я в общих чертах описал его наружность.

— Ваартс, точно, Ваартс, — вспомнила женщина.

— Жив еще?

— Ой нет, давно уж помер, — успокоила она меня. — На последнем году войны на пенсию вышел. Да его все равно сразу после войны выкинули бы. Он ведь, когда война была, в эту вступил… в эту…

— Так-так, — пробормотал я.

— В СС, думается мне, — продолжала она. — Только форму не носил. Или это другое что-то было… Я точно не помню. Думается мне, там можно было и без формы служить… не знаю…

— Привилегированный член СС, — со знанием дела заключил я. — Но вы совершенно уверены, что его больше нет?

— Давным-давно умер. В Дьяконессенхаюсе[10]. О, лет так пять-шесть назад, это уж точно.

— Да уж, никто не вечен, — произнес я нейтральным тоном, просто чтобы не молчать. То, что г-на Ваартса более не существовало на этом свете, было уже неплохо, но, вообще говоря, зачем я сюда пришел?

— Так ты, стало быть, гуляешь тут, смотришь? — с любопытством спросила она.

— Да вот, на школу свою полюбовался.

Я безмерно сожалел обо всей этой экспедиции. Темная, жалкая комнатенка, вид сквозь вязаную крючком коричневую занавеску на вымершую улочку с ее однообразными, похожими на сараи домишками, жизнерадостный, почти напевный перечень оплакиваемых или не оплакиваемых, но в любом случае канувших в небытие мертвецов: во всем этом было некое неслыханное издевательство и удушье. Падение солнечных лучей, цвет занавесок, размер комнаты…: все это, вместе взятое, наводило на мысль, не лучше ли было бы просто придушить эту женщину, — от скуки, за неимением лучшего повода, или в приступе беспричинной ярости, что было бы даже понятнее… Вот, правда, дочурку было бы жалко…

— А вовнутрь не заходил? — поинтересовалась кандидатка в удавленницы.

Я покачал головой.

— Братия там теперь, — сообщила женщина. Она упомянула имя ордена, которое тут же вылетело у меня из головы. — Такая нищета, хоть шаром покати. Ты себе просто не представляешь. Хорошо, если стол да стул, а так ни коврика, ничего!

«Да уж у тебя-то этих ковриков небось», — пробормотал я про себя, пытаясь вызвать в памяти картину грозных школьных просторов. «Шаром покати», это точно, — но как знать, это просто могло означать, что с тех пор там так ничего и не изменилось.

— Я, в общем, могу попросить, чтобы меня пустили посмотреть, — в конце концов, сам того не желая, выдавил я, прежде всего, чтобы нарушить собственное хмурое молчание.

— Можешь им позвонить, — женщина просто взорвалась энтузиазмом. — У них телефон есть, да-да. Районная медсестра им от нас звонила, — словно что-то доказывая, добавила она. Я огляделся и только сейчас заметил в комнате телефонный аппарат: в наши дни — нечто совершенно обыденное, но по тем временам, двадцать лет назад — исключительная роскошь.

— Да, теперь у нас есть телефон, — продолжала она так, будто мне было известно, что раньше она этого удовольствия была лишена. — Очень нам долго пришлось ждать. На очереди стояли. И вот две недели назад… — Она сделала паузу, чтобы произвести в уме пересчет, не исключено, что притворный. — Точно, четырнадцать дней назад, — заверила она меня. — Восьмого января. В пятницу. Явились в пол-второго, и к четырем часам уже все было готово. Муж домой приходит, а у нас телефон!

«И он тебя не придушил», — пробормотал я про себя.

— Звони, звони, — напирала она, хватая телефонный справочник. Выхода не было. Я неловко порылся в книге, однако номера не нашел. — Нет, это все вот здесь, в разделе «Р-К».

— А, вот оно что.