Мать и сын

За столом во время обеда, когда г-н Ван Кюйленбург уже давным-давно ушел, из разговора моих родителей выплыла на свет божий истинная суть дела, и я перевел дух: в Голландии в те дни собирали к определенному сроку некую так называемую «рабочую делегацию» в Советскую Россию, дабы на месте пронаблюдать процесс «социалистического строительства», и г-н Ван Кюйленбург полагал, что мой отец, возможно, сумеет посодействовать ему получить местечко. Ничего из этого не вышло. Заинтересованных было довольно много, однако Коммунистическая партия, с целью предупредить разочарование, загодя и весьма основательно просканировала кандидатов. Ради соблюдения видимости объективного подхода избранные должны были быть «беспартийными», что на практике означало необразованного, политически неподкованного и послушного, точно воск в чужих руках, человека. Кроме рабочих, туда поначалу допускались и кое-какие «интеллектуалы» или сбившиеся с пути истинного художники, и некоторое время в особой цене были этакие чувствительные служители культа, полагавшие коммунизм «практическим воплощением христианства». (Не хочу чересчур далеко уклоняться, но мне вспоминается особо обласканный коммунистами отец Снетлаге, вольнодумец, буквально с криками восторга возвратившийся с «родины рабочих». После Майских дней 1940[11], в первый год немецкой оккупации, сей передовых взглядов Божий человек попросту размазался дерьмом, выпустив под собственным именем пронемецкую брошюру, каковой факт — когда отец мой, повстречавшись с ним на улице, призвал его к ответу — объяснил тем, что «иначе его бы точно взяли». И в настоящее время, впрочем, объявился очередной Снетлаге — на сей раз женского пола, — воспевающий Кубинское полицейское государство с его нормой (кофе — пол-унции на нос в месяц, рубаха одна штука, штаны одна пара — на год), концлагерями и очередью на полсуток за шматком мяса. Уж не сестрица ли это отца Снетлаге, который присоветовал ей начать сотрудничать с оккупантами не во время, а, для пущей верности, до начала оккупации?

В целом, делегаты с лихвой окупали транспортные расходы. Что поделать, человек чувствует себя — по не совсем логической, однако вполне понятной причине — морально обязанным поведать как можно больше хорошего и как можно меньше дурного о стране, где он был гостем, по которой его возили и чествовали. Правда, один-единственный раз, в тяжком похмелье и в глубочайшем ужасе возвратился оттуда человек, не сумевший предписанным образом принять и обелить голод, террор, страх и удушливо-лживую пропаганду, но ему подобные подвергались незамедлительному разоблачению как «буржуазно настроенные реакционеры», если не удавалось приклеить им ярлык «шпионов, подкупленных международным нефтяным капиталом». Царившие там голод, нужда, массовая коррупция, подавление всякой свободы убеждений, кровавые преследования за любую другую веру, нежели та, которую проповедовала церковь Маркса и Ленина, а также средневековая инквизиция, свидетельствовали как раз о том, что в этой стране свершался великий переворот, ведущий к освобождению человечества!

Выше я писал, что человеческая смерть, похоже, есть единственное изменение, в действительности свершающееся на земле. Не исключено, что тут я и в самом деле прав, поскольку теперь, почти полвека спустя, когда кто угодно имеет доступ к фактам, дети и внуки пастора Снетлаге, как бы они сейчас не звались, преподносят нам все те же самые восторженные побасенки о величайшем на земле строительстве в государстве мастеров заплечных дел. И по-прежнему в большом ходу все та же каждой-бочке-затычка в виде так называемой «диалектики»: что нам не приходится простаивать в очередях, и что мы уж точно не знакомы с тягостной нуждой; что у нас есть свобода собраний, свобода печати, свобода творчества, свобода выражения политических взглядов, свобода забастовок и демонстраций, а они там ничего этого не знают, и все это — истинное подтверждение того, что тут у нас все плохо, а там у них все хорошо, что это мы — те, кто подвергается подавлению и преследованию, а они как раз нет: ну да, если только рассматривать это «диалектически» и в «исторической связи». То, что русский писатель Амальрик получает шесть лет лагерей[12] и, еще во время первой отсидки — три года сверху, доказывает, — согласно кафешантанному педриле Х. М., который недавно всемирно прославился своей Нобелевской премией для Нидерландов и Колоний в Северной и Южной Голландии[13] — что там, «по крайней мере, к литературе подход серьезный» и что «там», в отличие от «здесь», все как раз идет как надо. Но я не стану уклоняться еще дальше, хотя, тем не менее, в определенном смысле остаюсь в рамках этой книги (ведь предметом оной является вера), когда пишу, что утверждение о том, что сегодня человек должен быть просвещенней и мудрее, нежели сотни, тысячи лет назад — это иллюзия: мне кажется, человек наших дней, более, чем когда бы то ни было, склонен верить во все, что угодно, даже в любую чепуху и абсурд.