Манускрипт с улицы Русской

«У Гуттера» — это только так говорится. Патриций Гуттер давно уже умер, отписав в завещании дом и большой зал для банкетов магистрату, чтобы тут пили, веселились и вспоминали его, знаменитого гуляку, о котором говорили, что он был в сговоре с чертом.

Сегодня тут устраивают бал в честь новой победы гетмана Жолкевского. В этот раз он воевал не с австрийцами, не с турками, не с казаками: пацификатор Речи Посполитой разгромил под Гудзовом возле Радома поляков — шесть тысяч бунтовщиков, которые под водительством краковского старосты Зебржидовского выступили против короля, Петра Скарги и иезуитов, отстаивая золотую шляхетскую вольность.

Гетмана не будет на балу. Победитель, обагренный в этот раз кровью братьев, опечаленный внутригосударственной войной, однако отныне непоколебимый в своей верности королю, переночует сегодня в Нижнем замке, а завтра отправится в свою жолкевскую резиденцию, где ждет его жена Регина.

Львовский староста Ежи Мнишек тоже не придет. Он получил сообщение о том, что самозванного царя Дмитрия, мужа его дочери Марины, растерзали московские изуверы, она же сбежала в Тушино и там будто бы нашла своего мужа — живого и невредимого. Однако староста тревожился: не постигнет ли такая же участь, как первого, и второго самозванца?

Банкет начался, веселость подогревалась вином. За столами, заставленными сулеями вина, серниной[91], колбасами, всевозможными яствами из медвежьих лап, бобровых хвостов, приправленных инжиром, шафраном, перцем, сидят Львовские патриции с дамами. На почетном месте — бургомистр Павел Кампиан, слева два великана — Янко и Микольца Бялоскурские и сутуловатый Барон. Справа — патер Лятерна, который представляет тут не только архиепископа Соликовского (тот не ходит на светские банкеты), но и всех львовских иезуитов. Рядом с патером свободное место — для венецианского консула Антонио Массари. Он еще не прибыл.

Янко Бялоскурский нервно покусывает губы, глаза у него хищные, злые; лицо Микольца каменное и непроницаемое — они оба не пьют, хотя Кампиан провозглашает тост за тостом. Уже выпили за короля, за Петра Скаргу, за Жолкевского, который побил, точно пса, ненавистного Зебржидовского, за будущую иезуитскую коллегию — даст бог, ее поможет заложить ясновельможный пан гетман.

Все пьют. Барон хмелеет. Недавно он оказал своим благодетелям и повелителям большую услугу: узнал и показал самому инстигатору схизматского злодея, который полтора года назад напал на униатского митрополита Ипатия Потия и, благодарение богу, не убил — ранил ножом в плечо. Патрициат, наконец, доволен Бароном, поэтому он может теперь выпить и болтать сколько угодно.

— Я люблю круля! — восклицает Барон.

Его ноздреватое, будто побитое селитрой лицо краснеет от угодливости, он с умилением поглядывает на панов — все ли слышали его верноподданнические выкрики — и без тоста выпивает бокал вина.

Дамы вздыхают, покачивая головами, с упреком посматривают на Кампиана, который почему-то пригласил этого плебея в высокое общество. Янко скривился, посмотрел на Барона, потом перевел взгляд на Кампиана, указал глазами на свободное место возле патера Лятерны. Бургомистр успокаивающе покачал головой.

— Бей бунтовщиков!

— Замолчи, дурак, — шикнул Бялоскурский на Барона.

Барон оттопырил губу, оскалив нижний ряд зубов с тремя черными корнями, недовольным взглядом окинул соседа и погрозил пальцем.

— Ты не будь таким слишком мудрым, я еще могу пригодиться тебе. Выпьем, панове! За моего коллегу Соликовского, нех жие!

Кампиану надоели пьяные выкрики Барона, он делает в его сторону знак рукой, но в этот момент все взгляды обращаются к парадным дверям. В банкетный зал входит консул Антонио Массари. Он ведет под руку стройную белокурую девушку в платье из дорогой материи, на пальце левой руки у нее перстень с большим дорогим камнем, обрамленным золотой короной. Волосы девушки волнами спадают на плечи, большие синие глаза робко окидывают зал, белая грудь выглядывает из декольте. Льонця, опустив длинные ресницы, медленно идет, вдруг споткнулась, прижалась к плечу консула, робость придает ей еще большую прелесть. За столом пронесся восторженный шепот, мужчины поставили бокалы, Антонио Массари проходит с девушкой через зал и останавливается возле свободного места напротив Янка Бялоскурского.

— Моя невеста Леонида, — поклонился Кампиану.

— Какая прелесть... — Кампиан кивнул головой в сторону Льонци. — А вы, пан Антонио, как вижу, еще не выехали из Львова с консулатом...

— Вы же учли мою просьбу и не позволили пролить кровь, — ответил Массари, садясь с Льонцей возле патера Лятерны.

Янко толкнул Микольца локтем — они выпили по первому бокалу. Не закусывая, опрокинули по второму. Микольца с треском разломил надвое кусок сернины, подал брату.