Манускрипт с улицы Русской

— Погодите, ваше преосвященство, — задержал посох Рогатинец. — Послушайте теперь меня. Я думал: мы с вами одно дело вершим, по единой воле, по единому совету — ведь речь идет о борьбе за лучшую долю всего русинского народа. Но вы, отче, не об этом заботились, а только о своей власти и корысти. Ну и уходите себе... Нам дал свое благословение патриарх, и мы вам не подвластны. Мы выполняем свой долг — во имя благополучия всего нашего народа. А если будете нам мешать — вся паства предаст вас ненависти и поруганию. Уходите, ваше...

— Взять его! — крикнул епископ каноникам, указывая посохом на Друкаревича.

— Я сам пойду, — произнес Иван, сын Московитина, вытирая фартуком руки.

— Спасибо, Иван, — поклонился ему Рогатинец, когда тот уходил.

Долго звенела в типографии тишина. Потом, погодя, тяжело вздохнув, Юрий сказал:

— Не токмо с чужими, но и со своими бороться нужно. Правильно сказал мне Вишенский: «Не ищите защиты у панов русинских, они не лучше чужих...»

Никто не откликнулся на его слова: ни наборщик, ни прессовщик, ни Антох. Блазию тоже было тяжело, однако он, помимо своей воли, почувствовал в душе какое-то облегчение или приглушенное постыдное утешение. Потому что тут, в братстве, что-то неладное творится. И почему ангел не прилетел к ним, а направился к дворцу архиепископа?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПРЕКРАСНАЯ ЛЬОНЦЯ

И положилась ты на красоту свою, и стала распутной из-за славы своей, и изливала эту распущенность на каждого прохожего.

Иезекииль, гл. 16, стих 15

Не было ни гроша, да вдруг алтын: на следующий день после магистратского представления Абрековой достался заработок. Всем, кто хотел принять участие в уборке рыночной площади от мусора «смоленской битвы», магистрат уплачивал по три гроша. Абрекова потащила за собой и Пысьо — пусть хоть раз заработает себе на вино.

А Льонця, утомленная ночным кутежом с хмельными победителями и защитниками смоленской твердыни, только возвращалась домой. На Трибунальской улице возле Иезуитского костела, который массивными колоннами фасада уже начал тянуться к небу, натолкнулась на супериора коллегии патера Лятерну.

Тот вышел в раннюю пору из помещения бывшей патрицианской бани, ныне иезуитской коллегии, чтобы перед началом занятий помолиться просто под небесным шатром, как вдруг увидел чудо — прекрасную девицу с распущенными волосами, красивыми бедрами, белолицую, с очаровательными манящими глазами, и святой отец оторопел, замер столбом посреди мостовой — он узнал девушку.

Льонця тоже узнала патера — духовника самой пани Жолкевской, но особы духовного звания ее не интересовали. Однако она вспомнила, что встреча с попом — плохая примета, и хотела обойти его стороной, но патер преградил ей дорогу и, сочувственно посмотрев на нее, промолвил ласковым отцовским тоном:

— Тяжело тебе, дитя, знаю... Такая беда свалилась на тебя, но злые будут наказаны, а добрым господь поможет. Доверь свое горе святому костелу...

— А с какой стати? — Льонця остановилась, наклонила голову, подобрала пальцами волну белокурых волос.

Будто из алебастра выточенное ухо, белая шея, прямые губы, сжатые в горделивой гримасе, желобок между упругими персями ослепили патера. Он только теперь понял Антонио Массари и позавидовал ему. Опустив глаза, добавил:

— ...Католическая церковь ниспошлет покой душе твоей. В ее руке...

— Сколько, святой отец, будет в той руке? — голубизна Льонциных глаз пленила патера, его закаленное божественной дисциплиной сердце вмиг расслабилось; Льонця, блеснув зубами, переспросила: — Ну, сколько?

— Разве можно измерить деньгами милосердие господне, дитя? — взял себя в руки патер. — Я о душе твоей, потонувшей в грехе, печалюсь... Ты вступи в наше братство Божьего тела, а Иисус, который терпел мучения на кресте, поможет тебе... — Лятерна уставился на девушку, похотливо пожирая ее глазами.

Льонця улыбнулась. Ей говорили старые проститутки, что среди духовных лиц можно найти щедрых клиентов. Она исподлобья глянула на патера и промолвила — совсем без злости:

— Обманщик... Лжец... Ты хоть раз испытал то, что Христос, его бедность и муки? Ты самый большой враг Иисуса, потому что пользуешься его именем корыстно... Да не крестись, разве я говорю неправду? Братство Божьего тела... Марии Магдалины... — Льонця подошла к Лятерне, провела пальцем по его белой пелерине, наброшенной поверх черной рясы. — За здорово живешь хочешь, а? А ты посмотри... — Она расстегнула одну пуговицу на кружевной блузке, и желобок пополз вниз, разделяя упругие белые перси. — Разве можно такое на даровщинку? Скажи просто, святой отец, сколько заплатишь, так я сейчас, хотя очень спать хочется...

— Свят-свят... — перекрестился патер Лятерна. — Цветок, в котором гнездятся черви!

— Тогда довольствуйся тощей Жолкевской! — захохотала Льонця и пошла. Потом остановилась, оглянулась — патер смотрел ей вслед.