Манускрипт с улицы Русской

Казалось бы — чего уж больше нужно? Пожертвовал Корнякт — настоящий шляхтич — на строительство колокольни, лишь бы она носила его имя, уйму денег (а разве была необходимость строить такую башню, чтобы она своим шпилем упиралась в небо?), вот и сказал Антох Рогатинцу: «Раздели немного между нами, мы ведь бедные». А он только посмотрел, да так ответил, что после этого ты уже не ты, а ничто:

«Однажды, Антох, злодеи обворовывали костел. Один забрался в грязных сапогах на алтарь, а второй и говорит ему: «Ты испачкал скатерть». «Ничего, сын мой, — ответил первый. — Бог смотрит на чистоту сердца, а не ног».

Строители возводят школьное здание. Скоро придут сюда спудеи, дидасколы, скоро тут будут ходить ученые мужи, и тогда к Блазию начнут относиться с еще меньшим уважением. Боже, боже, а какими почестями и высоким положением ты награждаешь некоторых людей!

И тут вдруг Антох вспомнил о черте... Он ужаснулся в душе из-за того, что до сих пор не забыл его, ведь настоящий христианин давно должен был бы откреститься от таких воспоминаний: Антох, хотя и был разморен жарким солнцем, быстро перекрестился. А потом увидел ангела.

Из бездонной синевы небес голубь опускался прямо на шпиль Доминиканского костела, и когда плавно сел на крест, уместившись как раз посредине солнечного ореола, Блазий увидел, что у голубя златовласая девичья головка. Он ахнул, и сердце его наполнилось радостью, ибо понял, что господь разрешил ему узреть не только чертей, это ему и только ему ниспослано господнее предзнаменование: кому еще посчастливилось увидеть живого, не нарисованного ангела?

Блазий подбежал, чтобы посмотреть на него вблизи. Ангел взмахнул крыльями и полетел ввысь: может, сядет на шпиль Корняктовой колокольни, тогда Антох взберется на нее и попросит у ангела лучшей для него судьбы; да — сядет... Как же он может сесть, если тут не в почете духовные особы? Ангел, сделав круг, устремился вдоль Русской улицы и свернул в сторону двора архиепископа.

— Грешные мы... — прошептал Блазий.

— Не велика беда, Антох, — Блазий вздрогнул: возле него стоял Рогатинец, он вышел из душного, пропахшего красками помещения типографии подышать свежим воздухом. — Вон кафедральному костелу папа дал право за мзду отпускать грехи не только живым грешникам, но и душам в чистилище.

— Ты мне, Юрий, такое не рассказывай... — Блазий льстиво усмехнулся, но тут же принял серьезный вид и повторил то, что когда-то сказал Мацьку Патерностеру: — Коль сам что задумал, твое дело, но я непоколебимый православный... Только что ангела видел.

— А черта нет?

— Видел когда-то и черта...

— Послушай, Антох, — Рогатинец положил руку на Плечо Блазия, — я еще раз говорю тебе: перестань пить. Ты же знаешь, что записано в уставе братства. Исключим тебя из братства.

Блазий от обиды даже покраснел.

— Да что это — тюрьма? Ничего нельзя... Разве на тебе свет клином сошелся?

— Никто тебя не держит, — холодно ответил Рогатинец. — Но тот, кто остается в братстве, должен знать, во имя чего это делает и от каких утех и удобств должен отказаться. Твой мир, Антох, замыкается постепенно в самом тебе — в твоих желаниях и прихотях...

Рогатинец разговаривал с Антохом и пристально всматривался в лица пешеходов: с Русской улицы на Зацерковную свернул священник — низенького роста, подтянутый, с посохом в руке, он узнал в нем Балабана. За епископом шли два каноника.

Юрий направился навстречу Балабану, остановился перед ним и наклонился, чтобы приложиться к руке епископа, но тот, заложив руки за спину, сказал:

— Ты уплатил мне долг, а Друкаревич — нет. За ним его и отцовский долг. Веди в типографию.

Иван Друкаревич, сын Федорова, худой, чахоточный парень, тискал на станке листы — печатал новое издание отцовского «Букваря» для братской школы. Он прилаживал латунную таблицу к раме с набором и готовил ее для установки на пресс, когда увидел своего бывшего кормильца и господина. Суровый взгляд епископа не предвещал ничего хорошего, Иван опустил руки, смутился.

— Ты уплатил мне долг? — спросил Балабан, подняв посох.

— Уплачу, владыка, — умоляюще посмотрел на епископа Друкаревич. — Напечатаю «Букварь», он дорогой, а мне принадлежат прикладки — много экземпляров, я их продам...

— Не напечатаешь! — писклявым голосом закричал Балабан. — Сгниешь в долговой тюрьме! Я спас тебя от беды, а ты... Я вам предоставил типографию, а вы... — епископ захлебывался от злости.

— Что сие значит, владыка? — вмешался Рогатинец.

— Ставропигия, неповиновение клиру! Не успели из навоза выбраться, а уже бога за бороду схватили! От турок получили право на самоуправление, свои присяги принимаете, суд чините, из-за вас, антихристы, еретики, другие церкви отказываются от послушания. — Балабан замахнулся посохом на Рогатинца. — А ты... ты, которому я поверил. Подколодная ты змея, отступник, иуда!