Манускрипт с улицы Русской

— Но вы-то воюете, — разглаживая усы, сказал Жолкевский, — закрываете церкви, православных священников выгоняете из приходов, русинов — из цехов... Ваша эксцеленция, не подумайте обвинять меня в благосклонном отношении к схизматикам — мой уважаемый отец, львовский староста, действительно в детстве был православным, я же верно служу католической державе и ее правителям... Однако считаю, что в завоеванной стране не следует опрометчиво нарушать устоявшийся образ жизни подданных... Чтобы покоренный народ воспринял перемены, надо вводить их исподволь, незаметно: люди боятся больше изменений внешних, чем глубинных.

— Не согласен с вами, ваша милость... Правитель должен провести все необходимые жестокие меры единожды, чтобы подданные пережили их один раз. Что же касается благодеяний, то их надо давать постепенно, чтобы народ имел время оценить их.

— О бессмертный Макиавелли! — воскликнул громче, чем это позволял этикет, Шимонович. — Судя по вашему разговору, учение итальянского политика можно трактовать как кому выгоднее. Вы же в своем диалоге оперировали тезисами из трактата «Монарх», и каждый был прав. Не так ли и идеологи разных сект и вероисповеданий толкуют святое писание?

— А поэтому иезуиты признают право толкования святого писания только за костелом, сын мой, — отрезал Соликовский. — Пан гетман... Коль уж у нас с вами зашла речь об этом, — архиепископ держал в руке бокал с вином, словно хотел согреть его, — вот я и хочу воспользоваться случаем... Я прошу у вас, как у весьма влиятельного светского властелина, поддержки... Может быть, мне удастся убедить вас в том, что во Львове, где в последнее время довольно агрессивно стала проявлять себя схизматская гидра, необходимо создать самый воинственный орден иезуитов, настоящее воинство Иисуса, которое было бы способно обезглавить чудовище. А вас, уважаемый поэт... Хвалю за то, что пишете на понятном польскому народу языке, хотя... коронационную оду вы могли бы провозгласить и по-латыни... Впрочем, иезуитская проповедь тоже провозглашается по-польски, даже самим Скаргою... Вы, известный поэт, своим словом сумели бы помочь в этом деле. Посполитый люд верит своим проповедникам. И если на каждом шагу... Даже сухой стебелек зазеленеет, если его часто поливать.

На минуту наступила тишина. Шимон Шимонович опустил голову, но тут же резко поднял ее и кратко спросил:

— Зачем?

— Для победы Полонии на Руси. Иезуитский орден сумеет дисциплинировать плебс. Иезуитская коллегия сменит пауперскую[87] кафедральную школу и будет воспитывать не вольнодумцев, которые потом — кто в лес, кто по дрова, а верных слуг святого костела, которых, словно воск, можно всегда втиснуть в нужную форму, и каждый из них сумеет пожертвовать собой во имя любви к Христу. Иезуитизм со временем превратит польский народ в могущественную опору христианства! — Архиепископ стоял, протянув вперед руку, он, казалось, произносил проповедь, и глаза его горели. — Дорогие мои, разве вы не видите, что Польшу, окруженную протестантской Германией, магометанской Турцией, православной Русью, может спасти и сделать твердыней только иезуитский католицизм? Почему до сих пор нет во Львове иезуитского храма? В Вильно, в Кракове есть... Получается — рыба во Львове, а рыбаки в Польше. Разве это логично, панове?

Шимонович поднялся.

— Я не политик, ваша эксцеленция, и вы, конечно, не станете слушать моих советов: создавать орден иезуитов во Львове или нет. Но мне кажется, что иезуитская дисциплинированность может отрицательно сказаться на общественной жизни Львова, населенного людьми разных национальностей. При этом Львов — только остров среди украинского моря, об этом надо помнить. Мы должны искать каких-то мостиков, путей для взаимопонимания с русинами, а не посылать к ним духовных цепаков, которые закрывают церкви, ловят священников, изгоняют из келий монахинь. Я боюсь, что подобные меры когда-нибудь могут привести к пролитию крови!

Жолкевский сидел неподвижно, прислушиваясь к спору, поглаживал пышные усы, а брови приподнял вверх — слушал внимательно, и когда раскрасневшийся Шимонович уже сидел в кресле, вытирая платочком пот со лба, произнес: