Я глядел на него испуганными глазами — панок говорит правду. Кто придумал для себя совесть — тот убогий. Значит, совесть ничего людям не дает. А если не может ничего дать, так ее и нет. А настоящий бог в союзе с чертом... Так зачем же терзать себя верой в божественную справедливость, коль ее не существует, а черт все-таки кое-что может дать человеку...
— Кто ты? — спросил я. — И откуда ты все это знаешь?
— Я — черт. И ты зовешь меня, сам не сознавая этого, уже очень давно. Тебе тяжело, ты нуждаешься в помощи...
От ужаса я лишился дара речи. Я все еще думал, что со мной говорит какой-то спятивший с ума шляхтич, но панок высунул из-под стола ногу, подтянул штанину и настоящим козлиным копытом постучал по моему колену. Потом он поднял шляпу — я увидел рога! — и быстро, очевидно, чтобы не заметил Мацько, натянул ее на голову.
— Запомни мою одежду, — сказал черт. — Ты сможешь всегда и везде найти меня. Кстати, у тебя уже порча началась, — он ткнул пальцем, на котором я увидел вместо ногтя птичий коготь, в мой прогнивший зуб. — Давно началась, Антох...
Тогда ко мне вернулся дар речи, и я закричал с испугу:
— Сгинь!
И черт исчез. Ко мне подбежал Мацько Патерностер:
— Ты звал меня, Антох?
— Да нет... нет... — прошептал я. — Дай мне еще бокал вина, а я замолвлю за тебя словечко Рогатинцу. Будешь продавать наши книги.
Иезуиты очень темные и весьма воинственные монахи, которые стараются оживить погибающую веру.
В тревожное лето 1588 года, когда бернардинцы, капуцины и францисканцы пророчествовали о наступлении конца света в связи с тем, что ягеллонская династия угасла, а сенат пригласил на престол двадцатилетнего шведского королевича Сигизмунда Вазу — сына закоренелого лютеранина Яна III, произошло действительно ужасное событие, которое в определенной степени подтверждало пророчество монахов.
Молодой врач и аптекарь Гануш Альнпек — поляк с хорошей примесью немецкой крови, что проявилась в бледности его лица и крутом нраве, — обнаружил у одного мещанина страшную болезнь, которой до этого во Львове еще не было: проказу. Имя Альнпека стало известным совсем недавно. Да прежде никто и не мог знать его. Сын обанкротившегося купца, круглый сирота, он десять лет назад остался один в нанятой обедневшим отцом убогой комнатушке. Из окна комнатки, затерявшейся в лабиринте хижин, за пышным городским фасадом, видно было только зловонную яму во дворе, куда стекали нечистоты с Рынка, а дворники свозили мусор; в этом мусоре копались худые, изможденные мужчины, искавшие объедки. Из окон напротив выглядывали бледные личики детей, которые напоминали Ганушу ростки картошки, проросшей в подвале; этот лабиринт пополнялся истощенными молодыми матерями, которые ничего не могли добыть из-за пазухи, чтоб накормить младенцев; каждый день Гануш видел больных, которые умирали тихо, покорно и безропотно.
Однажды юноша вырезал в стене над входной дверью в свою комнату надпись: «Deus Providebit!» Соседям эти слова ничего не говорили, они, возможно, не умели даже прочесть их, но для парня, закончившего гимназию во Вроцлаве, это слово имело большое значение: добьюсь, БОГ ПОМОЖЕТ мне изучить науки, и я облегчу жизнь обездоленным. Он нанялся работать помощником у Лоренцовича, владельца аптеки «Под золотым оленем», которая помещалась в его же Черном каменном доме, ездил с поручениями в южные и восточные страны и остался в конце концов в Падуе. Спустя несколько лет он вернулся оттуда бакалавром медицины, практиковал у Лоренцовича, а когда тот состарился, купил у него аптеку.
Вскоре Альнпек заслужил широкую известность среди городских жителей. Одни относились к нему с уважением, другие с завистью и ненавистью. Он лечил бедных и не брал с них платы! Без приглашения, без вызовов доктор приходил в жилые подвалы, в клетушки, пристройки, где находили себе приют убогие люди, осматривал больных и давал им лекарства. Он в течение года успел обойти весь темный Львов, о нем стали говорить как о мессии, и однажды в ратуше на совете консулов патрицианский доктор и бургомистр Павел Кампиан воскликнул:
— Это шарлатан и чернокнижник!
Альнпека вызвали в магистрат. Как раз в этот день он в подвальном помещении на Грабарской улице обнаружил человека с черно-рыжими пятнами и нарывами на теле.
Чиновники готовились учинить допрос врачу: он лечит и почему-то делает это скрытно, без ведома магистрата. Они, зная наперед, какой будет вынесен приговор — лишение врачебных прав или изгнание из города, с высокомерием посматривали на блондина с холодными синими глазами. Павел Кампиан поднялся с кресла. И пока он собирался что-то сказать, Гануш Альнпек сделал два шага в его сторону и выкрикнул:
— В городе лепра, тронд! Не знали об этом, ваша милость Кампиан? Или, может, знали и лечили прокаженных пилюлями из гашеной извести, а драли деньги, как за настоящее лекарство?
— Протестую! Какие пилюли... Это клевета! — запротестовал Кампиан.