Манускрипт с улицы Русской

Барон одной рукой оттолкнул монаха и, звеня серебряными монетами, другой тащил Льонцю к себе. Но что это такое: еще можно как-то понять Рогатинца, который не захотел выпить с ним на людях, но ты, уличная шлюха, как смеешь отказываться идти со мной, Бароном? Льонця вырвала руку у Блазия и плюнула ему в лицо.

— Со всеми пойду, со всеми! Да, это моя работа и мой хлеб, но с тобой, продажной скотиной, никогда!

Патер Лятерна просиял, когда в каплицу вошла желанная девица. Он молитвенно сложил руки, но, опомнившись, что за такое не благодарят бога, опустил их, черта же благодарить не нужно, тот сам берет себе плату, когда наступит время: голодный, измученный годичным воздержанием отец бросился к Льонце, но тут же вспомнил о своей обязанности перед епископом, и вдруг его мозг осенила спасительная мысль:

— Поедешь сейчас со мной!

— А разве не тут? — скривилась усталая Льонця.

— Нет, не тут, не тут, в Высокий замок поедем — на шабаш!

— Святой отец, что вы говорите? — засмеялась Льонця. — Это же большой грех — священной особе ехать на шабаш!

— Грех? — махнул рукой Лятерна. — Их эксцеленция Соликовский еще двадцать лет тому назад выпросил у папы отпущение грехов всем членам нашего ордена! Я представлю тебя на собрании братства Магдалены как прозелитку[112]. Поедем скорее!

— Боже мой, — прошептала Льонця, — неужели это на самом деле может быть... Всех сверху донизу опутала нечистая сила... Всюду шабаш, всюду шабаш... Отче! — воскликнула. — Я не поеду, я боюсь...

— Dominus tecum![113] — захохотал Лятерна, и девушка ужаснулась, увидев сатанинский оскал его зубов.

Сегодня Барон совсем обескуражен: с ним не хочет разговаривать даже проститутка. Это уже конец...

Вчера, когда Рогатинец отказался пойти выпить с ним, а Антипка намекнул, что на его месте сидит уже кто-то другой, он еще раз вернулся в пивную Корнякта и за столиком, отведенным для него, увидел сапожника, который когда-то настолько уменьшился в росте, что мог поместиться в кармане черта. Теперь сапожник, нормального роста, сидел на месте Барона, потягивал из кружки пиво — то самое пиво, которое до сих пор предназначалось только ему, Барону, и закусывал свежей рыбой; выражение лица у сапожника было высокомерное, независимое, свидетельствовавшее о его превосходстве, — подобно тому, какое было у Блазия, когда он был еще в милости; мозг его пронзила мысль — когда же, в какой момент он утратил эту милость, ведь еще недавно ему казалось, что она будет прочной, настоящей, вечной. Одно утешало его: он увидел, что у сапожника почернел передний зуб, — начал портиться и его преемник, начал, и сгниет!

Антох вышел из подвала, как побитый пес. Сапожник сделал вид, что не узнал его, шинкарка, которая еще сегодня утром любезно улыбалась ему, отвернулась — и сюда ему закрыт доступ, а куда теперь податься? У Барона еще были деньги, он вспомнил о Льонце, самой красивой проститутке Львова, и пошел на Русскую улицу, чтобы утешиться и забыть свое горе, вчера и сегодня искал ее, нашел, а теперь тащился оплеванный по задворкам Краковского предместья, смутно предчувствуя, что погибает, никто уже не поможет ему, а мозг все больше жгла мысль: где же я так жестоко споткнулся?

Преступника нашел — все шло как нельзя лучше. Его пригласили на бал в дом Гуттера. Он сидел за столом на почетном месте, и никто не прерывал его пьяных выкриков...

Может, из-за того, что узнал Льонцю и был зачинщиком скандала? Но ведь этого хотел Кампиан и, в конце концов, Бялоскурских не наказали... После казни Дратвы Барон долго не появлялся в городе, слишком взбудоражился народ: неужели тогда этот сапожник, занявший его место, добился милости у Антипа? Нет, не тогда это случилось, в позапрошлом году. Блазий вспомнил... В Высоком замке происходило заседание братства Магдалены. Подвыпившие паны хохотали, бесились, никто уже никого не слушал, Антипка же хотел провозгласить тост за Люцифера, он так и сказал Барону: «Хочу выпить за Люцифера, он же и разрешил мне побыть в этом обществе». «Где же Люцифер?» — спросил Барон. «А сейчас увидишь». Антипка дважды поднимался, но голос его терялся в содомском шуме. Черта это заело, и он рассердился: да вы же без меня и шага не можете сделать, но на каждом шагу унижаете? — он послал на панов наваждение. Барон видел, как черт вытаращил глаза. Все тотчас умолкли и, открыв рты, сидели и стояли там, где находились, это выглядело очень смешно: Антипка провозгласил длинный тост, Соликовский почему-то довольно поддакивал ему, кивая головой, а вельможи вынуждены были слушать с уродливо искривленными ртами. Барон не удержался и захохотал. И если б не этот хохот, никто бы не заметил чертовой шутки, теперь же они посмотрели друг на друга и ужаснулись: какой стыд!