Манускрипт с улицы Русской

Шорох в зале совсем стих, проповедь Соликовского разбудила в собравшихся тут для прелюбодеяний зверей, жаждущих крови: у мужчин сжимались кулаки, женщины склонили головы, готовые благословить мужей на кровопролитие. Льонця присматривалась к ним, стоя у дверей. Среди Мнишеков, Шольцев, Соликовских она увидела добропорядочную и набожную Дороту Лоренцович — ничего удивительного. Льонцю не удивило даже то, что на собрании христианского братства рядом с Мнишеком стоит иудейка — жена сеньора еврейской общины Нахмана Изаковича Золотая Роза, которую еврей нарекли святой. Все это давно понятно: мир в своей отвратительности — обычный и будничный, но Льонця заметила, что проповедь архиепископа наложила на лица присутствующих печать жестокости. Она вспомнила бал в доме Гуттера — это же те самые, что четыре года назад убили ее Антонио!

Она попятилась назад, готовая сломя голову бежать из замка, но в этот момент из толпы вышел высокий мужчина; подняв вверх сжатый кулак, он крикнул:

— Я буду жечь!

Льонця узнала: это был Янко Бялоскурский.

— Absolvo te[114], — произнес торжественно архиепископ. — Как я устал, мои дорогие... Всю свою жизнь сражаюсь я за могущество католической церкви... Принесите вина. Пейте, веселитесь, ибо беда надвигается на нас, и может случиться так, что для веселья потом не хватит времени. Gaudeamus![115]

Патер Лятерна облегченно вздохнул: благодарение богу, его эксцеленция выдохся... Кого он призывает к войне за апостольскую церковь? Дряхлых патрициев и их наложниц, которые пришли сюда закалять не дух, а услаждать тело? Оставьте, ваше преподобие, эти дела нам, иезуитской коллегии, мы знаем учение Хирона и прививаем его молодым сильным юношам, которые завтра без ваших призывов выйдут на площади, ворвутся в дома, в души, в сердца, выжгут огнем и уничтожат мечом схизматиков. Оставьте это нам, не берите на себя много, уступите наконец место молодым, ибо вы уже труха. Начинайте банкет, справим ныне по вам тризну!

Льонця оцепенела. Как это так, как же это так, что Янко, против которого она выступала свидетельницей на суде, осужденный заочно на вечное заключение, — тут, явно, открыто находится среди своих судей и имеет право голоса, имеет власть, силу?!

Члены братства Магдалены усаживались за столы, слуги вкатили бочку вина, патер Лятерна, покорно склонившись, подошел к архиепископу, Льонця двинулась с места.

Она шла через зал, на нее смотрели все и удивлялись, как здесь оказалась незнакомая красавица в дешевеньком платье; Янко стоял в конце зала и разговаривал с пани Доротой; в глазах Льонци туманилось, лицо Янко становилось все больше и больше, наконец оно — перед ней; Бялоскурский сразу понял, что эта девица направляется именно к нему, и старался вспомнить, где видел ее, а Льонця размахнулась и ударила Янка по лицу.

— Убийца... — прошипела она. — Упырь. — Льонця поднесла к его глазам руку с перстнем. — Узнаешь? Оно у меня, не убил ты Антонио во мне, не убил ты еще во мне человека!

— Проститутка, проститутка среди нас! — завизжала пани Дорота. — Воровка! Мой перстень у нее на руке!

— А ты кто? — набросилась на нее Льонця. — Кто ты, коли пришла сюда? Сколько денег за сегодняшний шабаш принесешь мужу, сколько себе спрячешь, чтобы покупать у убийц обручальные кольца?

— Кто это, кто это? — поднялся из-за стола архиепископ. — Патер Лятерна, кого вы привели?

— Ваша эксцеленция, я... я не знаю...

— Знает! — повернулась к нему Льонця. — Привел проститутку на шабаш шлюх, содомитов, убийц! Платите деньги, святой отче!

Рассвирепевшая фурия подступала к столу. Ошеломленные члены братства Магдалены повскакивали с мест, стали пятиться назад. Льонця наступала, она хватала со стола кувшины, бокалы и бросала ими в вельмож, сбившихся кучкой в конце зала. Но, предчувствуя беду, оглянулась: сзади к ней подкрадывался Бялоскурский. Из кувшина, который она только что схватила со стола, выплеснула ему все вино в лицо и стрелой вылетела из зала.

Теперь ею овладел страх: ее убьют, растерзают, весь сонм развратного братства предстал в ее воображении сейчас в виде стаи дьяволов, которые слетаются на Кальварию устраивать людоедский шабаш; адская музыка заполняла длинный и узкий сводчатый коридор, скрип гвоздей по пилам разрывал мозг, перед глазами раскачивался зеленый костер, вокруг которого безумствовала нечистая сила, к Люциферу с лицом Соликовского подвели голую Льонцю на растерзание, дьявол Бялоскурский вытащил нож...

Абрековой снился кошмарный сон...

Льонця долго бежала по извилистым коридорам и остановилась, дальше бежать было некуда; увидела лишь единственное спасение — небольшое незарешеченное окошко. Ударила кулаком по стеклу, высунулась: внизу темно и глубоко. Бросилась в темноту, словно в воду.

Пришла в себя только перед рассветом на склоне Замковой горы. Как перелезла через стену, не помнила. Оборванная, покалеченная, подходила к Русской улице со стороны еврейского квартала. Возле дома Нахмана Изаковича увидела Золотую Розу, которая украдкой отпирала дверь.