Малый дом в Оллингтоне. Том 2

– Да, да, я совсем забыла. Так бы мне хотелось увидеть ее. Я принимаю в ней самое живое участие. Желала бы я знать, какой у нее цвет волос. Я представляю ее себе женщиной вроде Юноны – высокого роста, красавицей. Я уверена, что она не такая курносая, как я. Знаешь ли, что хотелось бы мне, только это невозможно: быть крестной матерью его первого ребенка.

– Перестань, Лили.

– Право, хотела бы. Но разве ты не слышала, как я сказала, что это невозможно? Не поеду же я в Лондон просить ее об этом. У нее для крестных отцов и матерей будут всякого рода сановники. Хотела бы я знать, на что похожи эти важные люди.

– Не думаю, что между ними и обыкновенными людьми есть какая-нибудь разница. Посмотри на леди Джулию.

– О, это не важная персона. Ведь недостаточно одного титула. Разве ты не помнишь, как Адольф говорил нам, что Паллисер должен сделаться одним из знатнейших людей. Я полагаю, что многие желают нравиться им. Адольф обыкновенно говорил, что так долго вращался среди людей этого круга, что отторгнуть себя от них было бы для него весьма трудно. Я не в состоянии была бы сделать что-нибудь подобное, не так ли?

– Для меня ничего нет несноснее подобного этому, как ты выражаешься.

– Для тебя, быть может, а для меня – нет. Ты только подумай, сколько дел и обязанностей у них. Он часто говорил мне об этом. У них в руках управление всем государством, и за это они получают такое скудное вознаграждение.

– Тем хуже для государства.

– Отчего же? Государство наше, по-видимому, процветает. Да что тут говорить с тобой, ты настоящая радикалка. Посмотришь, так из тебя никогда не выйдет порядочной леди.

– Я и не гонюсь за этим, я лучше бы желала быть благородной женщиной.

– Белл, моя милая, неоценимо благородная Белл! Ты самая прекраснейшая леди, каких я еще не знавала. Если бы я была мужчиной, Белл, ты для меня была бы той самой девушкой, которой бы я стала поклоняться, которую бы я боготворила.

– Только ты не мужчина, и поэтому для меня нет никакой пользы.

– А все же ты не должна давать воли своей ножке, ни под каким видом не должна. Кто-то сказал, что все делается к лучшему, и я хотела бы этому верить.

– У меня, напротив, иногда появляется склонность верить, что многое делается к худшему.

– Это потому, что ты радикалка. Знаешь ли, Белл, я бы встала теперь, только боюсь – такой страшный холод.

– У нас прекрасно натоплен камин, – сказала Белл.

– Да, я вижу. Но этот огонь не греет меня со всех сторон, как постель. Желала бы я знать минуту, в которую их будут венчать. Теперь еще нет и половины одиннадцатого.

– Ничего нет удивительного, если теперь уже все кончилось.

– Все кончилось? Какие неприятные слова! Все кончилось, и ничто в мире не в состоянии этого исправить. А что, если после этого он будет несчастлив?

– Он должен покориться своей участи, – сказала Белл, представляя себе заранее, что его участь будет весьма незавидная.

– Конечно, должен покориться. Так я встану теперь. – И Лили сделала первый шаг в холодный мир за пределами ее постели. – Мы все должны покориться нашей участи. Я решила, что свадьба кончится в половине двенадцатого.

В половине двенадцатого Лили сидела в большом кресле гостиной у ярко пылавшего огня в камине, перед ней стоял маленький столик, а на столе лежал какой-то роман. В течение всего утра она ни разу не раскрыла книги, долго сидела совершенно молча, с закрытыми глазами и с часами в руках.

– Мама, – сказала она наконец, – теперь все кончилось, я уверена.

– Что же такое кончилось, душа моя?

– Эта леди сделалась его женой. Надеюсь, Бог благословит их, и молю Его, чтобы они были счастливы.

Тон безыскусственной торжественности, с которым произнесены были эти слова, заставили вздрогнуть и мистрис Дейл, и Белл.

– Надеюсь и я, что они будут счастливы, – сказала мистрис Дейл. – Теперь, Лили, не лучше ли будет никогда больше не говорить об этом и стараться всеми силами думать о других предметах.

– Но, мама, если я не могу. Легко сказать это, а разве можно управлять своими мыслями.

– При некотором усилии можно давать им какое угодно направление.

– В том-то и дело, что я неспособна на усилия. Да и то сказать, к чему мне делать эти усилия. Для меня кажется весьма естественным думать о нем, и я, право, не вижу в этом ничего дурного. Принимая в каком-нибудь лице самое живое участие, вы не можете бросить его вдруг, совершенно внезапно.

Снова наступило молчание, прошло несколько минут, когда Лили взяла лежавший перед ней роман. Она старалась сделать то, о чем говорила мать, и старалась совершенно напрасно.

– Послушай, Белл, – сказала она, – я никогда не встречала такого вздора. – Это была величайшая неблагодарность со стороны Лили, потому что книгу эту отрекомендовала ей Белл. – Все книги становятся такими скучными! Мне кажется, я лучше еще раз прочитаю «Путешествие Пилигрима»[28].

– А что ты скажешь насчет «Робинзона Крузо»? – спросила Белл.

– Или насчет «Павла и Виргинии»[29]? – подхватила Лили. – Нет, уж лучше опять за «Пилигрима». Я ничего не понимаю в нем, а поэтому-то он мне и нравится.