Малый дом в Оллингтоне. Том 2

– Он точно будет несчастным человеком. Он не получит за ней никакого приданого, а она станет требовать всего, что только может доставить богатство. Мне кажется, что она еще старше его. Не понимаю этого. Решительно не понимаю, каким образом человек может быть таким подлым и глупым. Поцелуй Лили за меня. Завтра или послезавтра я повидаюсь с ней. Слава Богу, что она от него избавилась, хотя теперь не следует еще говорить ей об этом.

Утро четырнадцатого февраля наступило для обитательниц Малого дома, как наступает утро тех особенных дней, которых долго ожидают и которые должны надолго остаться в памяти. Оно принесло с собой сильный, жестокий мороз – злой, кусающийся мороз, такой мороз – который разрывает чугунные водопроводные трубы, который сжимает, сковывает землю и делает ее твердой как гранит. Лили, хоть и царице в доме, было еще не позволено переселиться в свою комнату, и она занимала просторную постель в спальне матери, а мать спала на маленькой постели Лили.

– Мама, – сказала Лили, – воображаю, как им будет холодно!

Мать сообщила о жестоком морозе, и это были первые слова Лили.

– Я думаю, что и сердца их будут так же холодны, – сказала мистрис Дейл.

Не следовало бы ей говорить этого. Она нарушила установленное в доме правило – не говорить ни слова, которое могло быть истолковано во враждебном смысле для Кросби и его невесты. Но чувства матери были сильны, и она не могла удержаться.

– Почему же их сердца должны быть холодны? Ах, мама! Это ужасная вещь. Мама, я хочу, чтобы вы пожелали им счастья.

Прошло минуты две прежде, чем мистрис Дейл собралась с духом, чтобы ответить:

– Почему не пожелать? Желаю.

– Я желаю от всей моей души, – сказала Лили.

В это время Лили завтракала наверху, но в течение утра спускалась в гостиную.

– Пожалуйста, хорошенько закутывайся, когда спускаешься вниз, – сказала Белл, стоя возле подноса, на котором принесла чай и поджаренный тост. – Холод сегодня, как ты его называешь, жуткий.

– Я бы назвала его прелестным, – сказала Лили, – если бы могла выйти из дому. Помнишь, какие ты читала нотации о разном вздоре, который я говорила в тот день, когда он приехал?

– Разве это было, душа моя?

– Неужели ты не помнишь, когда я называла его надутым индюком? О Боже! Таким он показался. Тут была моя ошибка, во всем я одна виновата – я это видела с самого начала.

Белл на миг отвернулась и слегка топнула ногой. Ей было труднее, чем матери, удержаться от гнева, и она сделала это движение не затем, чтобы сдержаться, но чтобы скрыть обуревавшие ее чувства.

– Понимаю, Белл. Я знаю, что значит это движение, напрасно ты делаешь это. Иди сюда, Белл, дай мне поучить тебя христианскому терпению и любви. Ты знаешь, ведь я отличный учитель, не правда ли?

– Я бы желала поучиться этому, – сказала Белл. – Бывают обстоятельства, при которых то, что мы называем христианским терпением и любовью, для меня становится совершенно недоступным.

– Вот видишь ли, когда твоя нога делает подобное движение, она поступает не по-христиански, и ты должна держать ее в покое. Этим движением выражается гнев против него – и за что? За то, что он сделал открытие, хотя и слишком поздно, что он не будет счастлив, то есть что я и он не были бы счастливы, если бы брак наш состоялся.

– Сделай милость, Лили, не подвергай такой пытке мою ногу.

– Нет, надо подвергнуть, как надо подвергнуть пытке и твои взгляды, и твой голос. Он поступил весьма безрассудно, влюбившись в меня. Весьма безрассудно поступила и я, позволив, чтобы он влюбился в меня без раздумий. Я так возгордилась, так была счастлива его предложением, что сразу вручила ему свою судьбу, не дав ему даже подумать об этом. Все это сделалось за неделю-две. Можно ли было ожидать после этого, что мы будем принадлежать друг другу вечно?

– А почему же и нет? Лили, это пустяки. Впрочем, перестанем лучше говорить об этом.

– Извините! Я об этом-то и хочу говорить. Это было совершенно так, как я сказала, а если так, то вы не должны ненавидеть его, потому что он поступил, как мог поступить только благородный человек, увидев свою ошибку.

– Как! Через неделю сделать предложение другой?

– Белл, тут была весьма старинная дружба, ты этого не должна забывать. Впрочем, я говорю о его поступке со мной, а не о поступке…

При этом Лили пришло в голову, что, может быть, в эту самую минуту другая девушка уже получила имя, из-за которого сама Лили еще недавно чувствовала гордость при мысли, что будет носить его.

– Белл, – сказала она, внезапно закончив свои прежние рассуждения, – в котором часу бывают свадьбы в Лондоне?

– Я думаю, во все возможные часы… во всякое время, но не позже двенадцати. Они принадлежат к высшему свету и, вероятно, будут венчаться поздно.

– Значит, ты думаешь, что она теперь еще не мистрис Кросби?

– Леди Александрина Кросби, – сказала Белл, содрогаясь.