Мальчик за последней партой

РАФА-ОТЕЦ. (В телефон) Алло… Да уж слышу… А у врача был?... Кто – Хуанито?... Во сколько он прилетает?... (Берет у Эстер карандаш, чтобы записать) БА0423, десять пятнадцать, второй терминал… Табличку с его именем… Окей… Хуанг Ли, через «Х»… Но он же говорит по-английски?... Так… Отель Конвенсьон… Как думаешь, ему понравится испанская кухня?... Нет, ты не беспокойся, отдыхай… Не за что, старик, не за что… (Убирает телефон, обращается к Эстер) Мне нужно съездить в аэропорт кое-кого встретить.

ЭСТЕР. Как - сейчас? Вот досада…

РАФА-ОТЕЦ. Делу время, потехе час! А потом надо будет отвезти его поужинать. Хотя, может, и нет, тогда вернусь через пару часов.

ЭСТЕР. Какой-то китаец?

РАФА-ОТЕЦ. Да, он прилетает продлить с нами контракт. Мариано должен был сам встречать, но у него грипп.

ЭСТЕР. Во сколько самолет?

РАФА-ОТЕЦ. В четверть одиннадцатого.

ЭСТЕР. Времени достаточно.

КЛАУДИО. Он садится смотреть конец игры, но явно нервничает и не получает никакого удовольствия. Через какое-то время он уходит переодеваться.

РАФА-ОТЕЦ. Не знаю, в чем ехать. В офисном или в чем-то попроще?

КЛАУДИО. Он уезжает встречать китайца. Как только он выходит за дверь, команда «Клипперс» начинает набирать обороты и на последней секунде выходит вперед благодаря судейской ошибке.

ЭСТЕР. А кто выиграл?

КЛАУДИО. Продолжение следует».

ХУАНА. Он дразнит тебя. Вторая версия получилась еще более жестокой. Ты пытаешься его научить, а он решил тебя проучить.

ХЕРМАН. (Обращается к Клаудио) И что дальше? Будем смотреть, как они сплетничают о соседях? Мы уже установили, что средний класс погряз в обывательщине. Всем известно, что средний класс уродлив, банален и глуп. Русская аристократия отличалась теми же чертами, но, тем не менее, Толстому удалось написать «Анну Каренину». А Достоевский? Знаешь, в чем секрет Достоевского? В том, что он умел превратить самых вульгарных людишек в незабываемых персонажей! Но, конечно, если ты хочешь стать карикатуристом… Ты ведь этого хочешь, да?

КЛАУДИО. Вы сказали, чтобы я к ним присмотрелся поближе. Но чем ближе, тем хуже! Я просто описываю то, что вижу.

ХЕРМАН. Если это все, что ты видишь, значит, ты для этого дела не годишься. (Дает Клаудио одну за другой три книги) Вот. Чехов... Достоевский..! Сервантес!!

ХУАНА. Как тебе это?

Показывает Херману каталог. Он не знает, что сказать.

ХЕРМАН. Ну… занятно.

ХУАНА. Поставь себя на место посетителей. Думаешь, они станут покупать?

ХЕРМАН. Что ж, здесь собраны самые обычные вещи: кухонные часы, вентилятор…

ХУАНА. Это обычные предметы, но их задача – вызвать отчуждение от обыденности. Видишь? На часах тринадцать делений. Художник вмешивается в домашнее пространство и выводит на первый план детали, которые у нас так часто перед глазами, что мы перестаем их воспринимать. Глаз замылился. Поэтому художник старается подчеркнуть механистичность нашей жизни и сместить границы между внутренним и внешним, между частным и общественным.

Херман смотрит на каталог, не зная, что сказать.

ХУАНА. Или вот еще. Послушай.

Передает ему наушники. Херман надевает их. Пауза. Херман с удивлением снимает наушники.

ХЕРМАН. Что это?

ХУАНА. Терпение, мой дорогой!

Надевает наушники на Хермана.

ХУАНА. Это вербальная живопись. Ты слышишь голос художника, который описывает свою картину. Зритель, а точнее слушатель, видит ее мысленно. Зритель становится соавтором: он направляет свое воображение на пустую стену. Художник предлагает, чтобы наушники висели прямо на стене или в раме. Он высмеивает индустрию культуры, зацикленную на производстве осязаемых предметов, и предлагает взамен бестелесные, эфемерные образы. Эти картины существуют в реальности, вернее, существовали, потому что художник уничтожил их после того, как сделал эти записи. Тут тринадцать акварелей.

Херман снимает наушники.

ХЕРМАН. Я ничего не увидел. Хотя сама знаешь, мой английский так себе. Теперь, значит, чтобы наслаждаться искусством, обязательно знать иностранные языки? У этого парня странный акцент. Откуда он?

ХУАНА. Чилиец, из Вальпараисо.

ХЕРМАН. Если честно, то я сомневаюсь, что это будет продаваться. Лично я бы не купил. Или, в крайнем случае, может, купил бы диск на улице, где подешевле.

ХУАНА. Ты не принимаешь меня всерьез. Но осталось всего двадцать дней. Через двадцать дней меня могут выставить на улицу.

ХЕРМАН. Если мне самому потребуется усесться в витрине, чтобы спасти твою галерею - я готов. Но не жди, что я перестану тебя поддразнивать!