Махно. II том

В зале воцарилась тишина. Екатерина поискала глазами графа Панина. Тот подошёл.

– Что вы думаете по этому поводу?

– Я думаю, что мы все единодушно сострадаем жителям Казани и не оставим их в беде. Объяви себя Казанской помещицей, – подсказал негромко граф Панин.

– Да, это я уже думала. Может, заодно ещё и Уральской.

– Зачем Уральской?

– Ну, чтоб весомей.

– Не надо Уральской. У нас Казань пала. А Урал уже свободен. А ещё надо штаб руководства фронтом перенести ближе к театру военных действий. А то обстановка меняется, а сообщения не успевают.

– Так куда перенесёмся? – спросила Екатерина, – в Казань?

– В Симбирск.

– Ладно, – царица развернулась. Прошла в глубину зала. Поднялась на трон. Села. Взяла в руки скипетр и державу. Затем вновь поднялась и сказала:

– Господа. Мы всей душой на стороне жителей города Казани. Мы не оставим в беде наших граждан, подвергшихся варварскому захвату. Поэтому я объявляю себя Казанской помещицей. Командование фронтом возложить на графа генерал-аншефа Панина Петра Ивановича. Штаб руководства перенести в Симбирск. Так как почтовая связь очень сильно отстаёт от происходящего в действительности.

В дверях появился адъютант. Он протянул ей конверт. Она вскрыла его и пробежала глазами.

– Генерал Суворов Александр Васильевич предлагает свои услуги по поимке бунтовщика в качестве капитана. Я думаю, нам не следует пренебрегать волонтёрами. Генералов у нас предостаточно. А вот толковых капитанов недостаёт. Надо этому поручику дать капитана.

– Какому, государыня? – спросил Панин.

– Да, вот этому, что Бибикова везёт хоронить.

– А этот? Э-э-э-э… Кто его запомнил? – растерянно обвёл присутствующих взглядом Панин, – покличьте адъютанта.

– Да, не надо адъютанта. Державин его фамилия. Поручик Державин, – пришёл на помощь генерал-аншеф граф Чернышёв.

– Да, да, Державин, – поддакнул Вяземский.

– А кличут Гаврилой. Романов сын, – завершил Чернышёв.

– Да, и после похорон пусть этого Гаврилу Державина призовут сюда. В гвардию. Во дворец, – повелела Екатерина.

– Хорошо, матушка, будет исполнено.

Пойманный Емельян Пугачёв сидел в деревянной клетке, расположенной в углу просторного помещения. Дверь открылась, и на пороге появился генерал-майор Голицын. Он шагнул и остановился на расстоянии вытянутой руки от клетки.

– Ну, здравствуй, маркиз, – сказал генерал и усмехнулся, – ведь так тебя величают сейчас во Франции? Слава твоя перешагнула кордоны России. Но ты меня-то, хоть узнаёшь?

Пленник поднялся и шагнул к решётке, отделяющей его от генерала.

– Узнаю. Чего ж не узнать. Чего хотел? Посмотреть на моё унижение? Вот смотри, если это тебе приносит удовольствие.

Генерал отвернулся. Постоял минуту и стремительно вышел. Узник отступил назад и опустился на скамью.

Вошёл полковник Михельсон. Он остановился посредине помещения, ловко скинул с себя плащ.

– Ну, и что, воитель хренов и душегуб? Доволен? Не ожидал, поди, такого конца?

Пленник не реагировал.

– Что молчишь? Может, меня не узнаёшь?

– Да, узнаю, узнаю. Как же мне тебя не узнать, коль восемнадцать раз видел тебя в подзорную трубу против своих позиций. Пришёл порадоваться? Радуйся. Я ведь теперь пленник. Ты, видать, что-то хочешь сообщить? Говори. А нет так, ступай.

– Повелевать научился, самозванец?

– Да, а что? Больше года был в шкуре правителя, был и генералом, и царём. А ты-то едва до полковника дорос? Не густо.

– Ну, эполеты генерала теперь меня не минут. А ты, похоже, ещё надеешься на благоприятный исход?

– Слушай, если ты такой благородный, не томи душу. Шёл бы ты мимо.

– Нахал! Быдло! Хам! – рассерженно буркнул Михельсон, схватил свой плащ и вышел.

В помещение ступил Суворов. Он вплотную подошёл к решётке и вгляделся в пленника.

– Ну, здорово, хорунжий? Представляешь, из самой Бессарабии мчался. Хотел тебя повидать. Да, пока добрался, а ты уже в клетке. На-ка вот, переоденься. Нарочно для тебя купил красную бессарабскую рубаху.

Пленник поднял на вошедшего глаза.

– А ты кто такой? Что-то я тебя не припомню.

– Не узнаёшь? Это странно, однако. Я Суворов.

– Ну, и что? Кто ты такой? Много вас тут бывало.

Суворов развязал плащ. Небрежно бросил его на стол.

– А Кенигсберг не помнишь? В дни перемирия? Еврейский гаштет на левом берегу Прегеля? Нешто забыл старого Хаима?

– Как вы мне все надоели, – только и сказал устало узник.

Суворов отступил от клетки.

– Странно, однако. Я ведь угощал тебя вином. Нешто не помнишь? Может ты и песню забыл, которую горланил там под гармошку. Тебе напомнить?

– Какую ещё песню? Я не пою и не играю на гармошках. Вино какое-то? Нужно мне твоё вино. Я не помню, когда последний раз пил. На гармошках я и подавно не играю.

– Очень странно, – Суворов отвернулся, – не узнаёт. Может из-за контузии? Да и я что-то сомневаюсь в его личности.

Он вновь метнулся к решётке и внимательно вгляделся в лицо заключённого. И опять отступил с недоумением.

– Странно. И он, и не он. Бородой шибко зарос. Неужели зря ехал? Стража! – крикнул он. Тотчас в помещение вбежали солдаты.

– Чего изволите, Ваше превосходительство?