Махно. II том

– А чего по пьянке не сморозишь? – ответил казак Локотков.

Панин вздохнул.

– Галахов, дай им по тарелке кислых огурцов. А завтра поутру отправить их обоих в Бессарабию.

– Слушаюсь.

Граф повернулся к Суворову.

– Вот так, Александр Васильевич, вот в таких условиях приходится добывать правду.

– Да, тяжело страною править, любезный Пётр Иванович. Нелегко Вам тут.

– А, Вы, сами-то не встречали этих орлов на военных дорогах Пруссии или Бессарабии?

– В моих полках их точно не бывало. И вообще, при особом желании, всё можно истолковать превратно. Но видит Бог, я ни в чём не виноват. Мне кажется, что я был логичен с самого начала и до конца и с честью выполнил задачу. Если я нужен здесь – готов остаться. А нет, так хоть сейчас немедленно готов отправиться на любой театр военных действий.

– Ах, Александр Васильевич, Александр Васильевич, не хотите Вы нам помочь. Хотел сегодня уничтожить Ваши письма в обмен на откровенность. Чтобы не забивать архив липшими бумагами. Я, к примеру, не боюсь быть с Вами откровенным. И готов поделиться с Вами сомнениями. Странностей много. Первая – генерал Бибиков неизвестно от чего помер. Генерал-майор Голицын намедни погиб при загадочных, невыясненных обстоятельствах. Тут ещё сам фигурант вызывает большие сомнения. Не совпадает этот Пугачёв с тем, который должен быть. Понимаете? Не совпадает! Мы даже нашли его однополчан. Так они оба, вот эти самые Долотин и Локотков, в один голос талдычат, что не похож этот на того. Очень хотелось бы, чтобы такой крупный свидетель, как Вы, сказали бы нам, что не тот он, за кого себя выдаёт. Не тот! Это обстоятельство сильно затрудняет следствие. Ведь под суровый приговор может попасть невиновный человек.

– Дорогой граф Пётр Иванович, я ведь что принял под роспись там, то и сдал здесь капитану Галахову. Я подмены не делал. Любого солдата моего допросите. Или прикажите тем людям из тех мест приехать сюда. Я верю Вам, что в этом деле, наверное, есть несуразности, но, к сожалению, я вряд ли могу чем-либо помочь следствию. Я в этом деле не силён.

– Жаль. Очень жаль, – сокрушённо сказал граф Панин, – не смею Вас задерживать, граф.

– Что вы, Пётр Иванович, я не граф.

– Извините, Александр Васильевич. Впрочем, мы здесь пустых оговорок не делаем. А если что-либо вспомните и пожелаете забрать Ваши письма, милости просим, приходите. До свидания.

Суворов вышел. А Панин крикнул:

– Галахов!

– Я здесь, Ваше сиятельство.

– Что нового сообщает нам подсудимый?

– Ничего, Ваше сиятельство. На вопрос, почему и за что казнил своего сподвижника, ответил, что за пьянство. А ещё продолжает настаивать на личном свидании с царицей. Якобы только ей готов сообщить что-то очень важное. А ещё я услышал от него в бреду… Может, мне уже померещилось. Пробормотал он, как-то так не громко…

– Ну! Что! Что пробормотал?

– Нотре пэр киэ то сьё…

– Да? Вот это номер. Казацкий хорунжий на французском заговорил? «Отче наш» вспомнил. Этого нам только не хватало.

Вошла Екатерина.

– Какие новости?

– Ничего нового, матушка. Преступник настаивает на личной встрече с тобой.

– Делать мне больше нечего. Слишком много чести для казацкого бунтовщика. Ему не терпится провести равенство между ним – самозванцем и мной – законной царицей, возведённой на царство гвардией. А кто его возвёл? Чернь?

– М-да… А он-то, как вскрылось, на французском говорит.

– Вот как? Любопытно? А на английском он не говорил?

– Нет, на английском ни гугу, а вот в бреду «Отче наш» на французском пробормотал.

– Учил французский? Или знал его?

Панин только вскинул брови. Вошёл адъютант и протянул письмо. Панин посмотрел на конверт и протянул его Екатерине.

– Это тебе, матушка.

Екатерина коротко глянула на письмо и вернула графу.

– Из Гатчины. От сына Павла. Прочти.

Панин небрежно вскрыл пакет, извлёк из него письмо.

– Матушка, царица Екатерина Алексеевна. Припадаю к стопам Вашим. Прошу Вас не казните брата моего. Помилуйте и передайте его мне.

– Ишь-ты, как оно забавно получается. Бунтовщика братом называет. Павлуша у себя в Гатчине от безделья с ума сходит. Очень интересно.

– Неужели были знакомы?

– Да, кто ж его знает. Всё может быть. Да ещё по-французски лопочет… Странно, конечно, всё это, очень странно.

– Может на личной аудиенции сказал бы?

– Ни в коем случае. И не уговаривай меня. Ещё я бунтовщика и самозванца не одаривала личным взглядом.

– Так, что же тогда прикажешь ответить наследнику?

– Ничего. Оставь без ответа. В случае чего, скажем, что письмо его опоздало. Или вообще не получали.

– Слушаюсь. А как поступим с преступником? В Нерчинский острог?

– Какой острог? Срочно. Немедля! Завтра же! Четвертовать на Болотной площади!

– Так и объявим его Емельяном Пугачёвым?

– И никак иначе. Всё! Больше я ничего и слышать о нём не желаю!

– А как поступим с материалами следствия? Может, всё сожжём и предадим забвению?

– Ни в коем случае. Наоборот. Чтоб неповадно было никому! В назидание всем, кто вздумает провозглашать себя царём! Самозванство – один из величайших грехов! Всякая власть от Бога! И мы никому не позволим играть с огнём! Поэтому, все сберечь. И хранить вечно!