Лжедмитрий

— Мой государь, — сказал он, — не волен распоряжаться своей жизнью. Его подданные ему такого не позволят. Если вам угодно, можете сразиться со мною.

— Что? — взвизгнул князь Корецкий. — Да я... Мой дед с королём за одним столом...

— Я тоже дворянин, — перебил его Валигура. — Но если князю не угодно со мною сражаться, то всё же предупреждаю: я тотчас заставлю сражаться всякого, кто вздумает сказать о моём государе что-нибудь неподходящее.

Князь Юзьо, не говоря ни слова, сделал знак оруженосцу, чтобы тот подавал коня.

Через мгновение на поляне остался только Андрей Валигура со своим оруженосцем — каким-то стройным молодым казаком.

17

В который раз уже будоражили довбыши сечевиков, призывая их на майдан, на раду.

Казаки, шумно ругаясь, всё-таки сходились снова и снова. Вздымали шароварами пыль и вставали по куреням, как приходили, не перемешиваясь между собою.

Потому что задумывались до одури.

А когда на раде ничего ещё не решено — без драки не обойтись. А в драке куда сподручней рядом со своими побратимами. Не то — не доведи, Господи! — сомнут тебя, как букашку. Сапогами затопчут. До смерти, может, и не прибьют. Не покалечат. Но так измолотят кулачищами, что отплёвываться кровью придётся до весны.

Но время ли сейчас бока отлёживать?

Надо готовиться к весеннему походу. Жить на что-то надо. Есть-кусать...

Вот только куда в поход? В какую сторону? Против кого?

Изнывали в думах казаки. Народ же прибывал каждый день. И такого наслушаешься на Сечи! Все вновь прибывшие — голодные и холодные.

Кончалась тёплая пора. Последними каплями скапывала.

По обоим берегам Днепра земля уже заметно очистилась и сверкала под солнцем ярким жёлтым да красным песком, а деревья везде, в том числе и на самом острове Хортица, вспыхивали кострами невиданной красоты. Однако речная вода при пологих берегах хранила в себе тепло. Была она как в корыте, в котором тебя пестовали в детстве материнские руки. А тепло манит к себе. И многие молодые казаки, соблазнённые этим теплом, купали в Днепре коней, не заботясь о раде. Что рада? И без них решат всё как следует.

Куренной атаман Петро Коринец только что явился с Дона. И наслушался он там, и нагляделся всего. А как только приехал на Хортицу, как услышал, о чём говорится уже который день на раде, — и поверить сначала не мог. Едва расседлал коня — и на майдан, к своим казакам. Правда, многих казаков уже нет, из тех, что весною здесь были, но... Ворона жив-здоров. Он тогда всё слышал. Он тогда говорил по-иному.

Остановился Коринец ближе всех к жёлтому кругу, посредине которого бугрилась круглая возвышенность.

Кошевой Ворона топтался на этой возвышенности возле врытого в землю столба и смотрел на собравшихся диким степным орлом. Таких орлов встретишь на каждом, почитай, кургане. Что не так — кошевой взлетит и без крыльев. Заметив Коринца, нахохлился пуще прежнего. Забеспокоился.

«Чует кот, чьё сало съел!» — подумалось Коринцу.

Кошевого окружало несколько старшин. Писарь среди них — из польских шляхтичей, без сомнения, хоть и человек православной веры — покручивал тонкий ус. Другой рукою поправлял при красном поясе белый каламарь с чернилами. Пока всё это без надобности. Не тронут писаря, говорил его вид, доколе кошевой остаётся кошевым. Да ведь в любое мгновение у Вороны могут отнять длинную палицу с золотыми драгоценными блестками, Очеретину, как говорят казаки. А как накроют на власть шапкою кого иного — о, тогда и писарю могут надавать по шее. Старшины при кошевом также понимали: их положение здесь — что у чайки при битой дороге. Того и жди беды.

И лишь чёрные, как головешки, довбыши с увесистыми деревянными довбнями, при двух широких барабанах каждый, стояли с такими равнодушными лицами, словно им вечно жить. Им что? Они как петухи на рассвете. Прокукарекали — а там хоть и не рассветай вовсе. В который раз уже за эти дни выходил на жёлтый песок царёв посланец Петро Хрущ, или Хрущёв, как он себя называл, отправленный из самой Москвы. Вышел он и сегодня. Подобрав длинные рукава красного кафтана, стащил с головы соболью шапку и бросил её в песок. Только пыль взвилась.

— Славно! — сказали с лёгким смехом.

Казаки же в основном загудели: дескать, знает и почитает московит сечевые обычаи.