Лжедмитрий

Правда, на этот раз он обезопасил себя своим нездоровьем. Он выехал в карете, не верхом. А в руке держал издали приметную палицу, какою обыкновенно пользуются старики, страдающие подагрой. Палица была с золотым набалдашником, сама вызолочена на три четверти и даже украшена родовым гербом — пучком перьев. Чтобы избежать необходимости отвечать на вопросы — как это, мол, получилось, давно ли он болеет, — он сначала прошагал за каретой какую-то часть дороги, поддерживаемый с одной стороны всё понимающим Климурой, а с другой — старым камердинером Мацеем, да ещё в сопровождении князя Юзя Корецкого, который ради того спешился. Пан Мнишек хромал так выразительно, что сам князь Константин приметил его издали, повернул к нему и посочувствовал, придержав жеребца.

Но князь Константин задерживаться не мог, ускакал. Без него охота не начнётся. Князь Юзьо тоже нехотя уехал. Он не любит охотиться. Он оделся не для охоты, но для панн, которых ему назначено сопровождать.

А пану Мнишеку только того и надо. То есть чтобы князь Константин ведал о его болезни.

Пан Мнишек сразу сел в карету, почти перестав хромать, чем нисколько не удивил Климуру и старого Мацея. Даже юная Ефросиния что-то поняла и улыбнулась. Пан Мнишек приказал кучеру гнать лошадей. Теперь можно было всё хорошенько видеть.

Он вскоре увидел своих дочерей. Они скакали верхом на конях, и среди них (что говорить!) выделялась красотою Марина. К её красоте добавилось что-то божественное. И это впечатление усиливалось развевающимся белым платьем и мятущимися при езде чёрными кудрями, которые выбивались из-под расшитого драгоценными камнями берета. Такое бросится в глаза любому царевичу, улыбнулся про себя пан Мнишек. Князь Юзьо уже ехал рядом с чудесными наездницами, но держался как бы чуть сбоку и как бы на расстоянии, тогда как с другой стороны, на более коротком расстоянии, скакали на белых конях царевич и Андрей Валигура. Да и не одни скакали, но уже в сопровождении целой свиты. И такое соседство этих молодых людей, очевидно, приходилось очень не по нраву князю Юзю Корецкому. У князя нервно подёргивался тонкий ус. И сабля на боку подпрыгивала как бы сама по себе.

Надо сказать, что беспокойство князя Юзя передалось в какой-то мере и пану Мнишеку. Ох, тяжело быть отцом красавицы. Но беспокойство омрачало недолго. Климура, сидевший в карете рядом, за всем наблюдавший и всё понимавший, обратил его внимание на длинную цепочку трубачей, которые разом выскочили из синего леса на пригорже. Они вскинули сверкающие на солнце трубы — и над полями, над внимающей землёю понёсся всё покоряющий рёв металла. А как только он смолк — отовсюду, кажется, начал приближаться вал человеческих голосов и брёх миллионов собак.

Охота начиналась.

День получился довольно интересный.

Случались моменты, когда пан Мнишек жалел, что прикинулся больным подагрой. Ему хотелось пересесть на коня и скакать куда-то туда, куда ускакали дочери в развевающихся на ветру платьях. Ему почему-то хотелось увидеть, что делает московский царевич.

Местность возле Вишневца холмистая. И склоны многочисленных возвышенностей почти везде распаханы. Они были засеяны, но уже освободились от урожая. Везде сверкала жёлтая стерня, если не считать отдельных клиньев поздней гречихи. Видно было далеко и отлично. Потому что осенью воздух чист и прозрачен.

— Ту-ту-ту! — разносилось.

Пан Мнишек старался всё увидеть, но не везде поспевал.

Ему уже чудилось даже, что вот его карета ворочает свои колёса на этом пригорке, а главное тем временем совершается за холмами, за лесами. Вон мелькнул и пропал за ветряком белый конь, что под князем Константином. А за князем — ватага всадников. И трубы, трубы, ту-ту-ту! Словно войско на татар идёт. Но пока туда доберёшься — главное уже творится в ином месте. И хотя поля уже почти везде голые (в хорошее время пришла на свет пани Урсула), да на карете напрямик не покатишь. А тут ещё Ефросиния. Визжит от восторга. Словно поросёнок.

В одном месте пан Мнишек увидел на жёлтой стерне, под защитой дуба, окровавленные головы с мощными рогами. Там лежали лосиные туши. Лошади учуяли кровь, рванули по стерне не разбирая куда. Еле справился с ними дюжий возница. В ином месте случилось наблюдать, как разъярённые запахами крови собаки терзают красную лису.

Климура устал от такой езды в карете и попросился в седло. Ускакал. Ефросинии тоже захотелось в седло, но отец на неё даже прикрикнул. Она захныкала:

— Я тоже хочу видеть! Как Марина, как Урсула!

И так продолжалось до вечера. Центр охоты, её остриё, словно дразнясь, то приближался, то уходил. Как на войне. Встревоженные селяне, занятые в поле трудами, молились Богу. А ещё спрашивали пана воеводу, не идут ли сюда татары? Ведь паны всполошились и носятся по полю подобно зайцам.

А вечером, когда солнце скатилось с неба, в полях вдруг стало по-осеннему прохладно. Ефросиния даже закуталась в шубку.

Везде проступала красноватая пыль. Она сгущалась в низинах, делала окружавшее нереальным, сказочным.